Вечность не предел - Кейси Эшли Доуз

Учитываю к тому же, что передавать его некому.

– О приятном, говоришь, подумать.. – повторяет султан.

Вздыхает и достает из складок одеяния пергамент, после чего протягивает племяннице:

– Прочти-ка мне, милая.

Лале кивает и поспешно разворачивает его. Обнаруживает, что на листе написано стихотворение, диван. Лале прочитывает его вслух, стараясь как можно точнее отобразить эмоции, которые хотел передать своими строчками автор.

Видимо, ей это удается, почему что султан успокаивается и явно остается удовлетворенным услышанным. Он перенимает у нее пергамент обратно и теперь уже сам принимается перечитывать некоторые строки, явно смакуя их, как невиданно вкусное лакомство:

– «Тюльпаны через день-другой исчезнут. Настанет осень. Я пеплом стал, а сердце все боится боли и печалей..». Ну как вам?

– Прекрасный диван – признается Лале, которой в самом деле понравилось стихотворение – так тонко переданы чувства..

Она решает, что узнав, кто автор – то едва султан покинет библиотеку, тут же найдет свитки с другими его стихотворениями и ознакомится поближе.

– Это мысли очень образованного человека – соглашается Халиль-паша и озвучивает ее вопрос – кто автор?

– Шехзаде Мехмед – улыбается султан – мой сын.

Воцаряется гробовое молчание.

Лале и визирь очень пытаются не выдать своего ошеломления (мало ли, как это будет воспринято султаном – ведь может, и как оскорбление), однако, очевидно, именно этого их удивления и ждал султан Мурад, потому что добродушно смеется, наслаждаясь удивленными лицами:

– Да-да.. я и сам с трудом поверил, когда ходжам Мустафа показал их мне. Оказывается, Мехмед теперь ему часто пишет по научным вопросам. Делится стихами и мыслями. Я очень рад этому – признается он – и хочу взять Мехмеда с собой в поход на Светиград.

Никто так и не осмеливается сказать и слова, когда султан добавляет:

– Уже вызвал его сюда. Скоро он прибудет во дворец.

-6-

Лале бледнеет.

Она была уверена, что после того, что он вытворил два года назад – Мехмед теперь никогда больше не появится при дворце. По крайней мере, не в ближайшие годы. Конечно, она видела его с Дайе-хатун тогда у летнего домика, и понимает, что своим скверным характером и деяниями он скорее обязан обстоятельствам, чем самому себе –но какая уже разница, кто сложил в нем гнусную личность, если она сформировалась и едва ли могла кардинально поменяться за пару лет? Тем более, без должного влияния, где-то там, в ссылке.

Она видела с каким настроением к султану и всему дворцу уезжал Мехмед.

Едва ли в ссылке его душа вдруг потеплела, сердце растаяло и он решил, что был очень неправ своими действиями, мыслями и в целом поведением.

Очевидно, султан замечает, как оторопела Лале, потому что печально кивает:

– Да, деточка, я все помню. Но он сильно изменился, поверь мне. Дай ему шанс.

Лале послушно кивает:

– Я верю, что Мехмед изменился, мой господин. Человек, пишущий такие стихи, не может быть совсем плохим.

Султан тут же тепло улыбается:

– Спасибо, милая. У тебя удивительно доброе сердце.

Однако, именно стихи и вызывают в Лале противоречивые чувства. Если их действительно-таки написал Мехмед.. они ведь и правда очень и очень неплохи. А главное – действительно пропитаны душевными терзаниями, которые едва ли возможно подделать на листе бумаги, не имея влияние на читающего их кроме того, что заложено в строках.

И если их в самом деле написал ее кузин – быть может, Лале ошибается, и все-таки два года в определенных случаях может быть и достаточным сроком для того, чтобы человек переосмыслил свой взгляд на мир?

Султан еще пару раз декламирует определенные строки, после чего, успокоившись окончательно, велит визирю продолжать. Врач не спорит, внимательно наблюдая за своим господином, и Халиль-паша заверяет:

– Мой падишах, мы начнем подготовку к походу сейчас же.

Кланяется, и уже поворачивается к двери, чтобы покинуть библиотеку, как вдруг, кратко скользнув взглядом по Лале – останавливается, будто бы что-то вспомнив:

– Лале-хатун, у меня же для вас письмо от Сафие.. совсем позабыл.. – он подает девушке аккуратно запечатанных свиток.

Новости от подруги из Румелии заставляют сердце Лале радостно подскочить, несмотря на томительные мысли по поводу возращения Мехмеда по дворец:

– Благодарю вас, Халиль-паша..

Лале быстро прячет свиток в потайной карман, не считая дозволительным приниматься за свои дела, пока дядя Мурад все еще в библиотеке. Вот уйдет – и тогда она займется всем, чем пожелается. Первым, однако, выходит визирь, за ним врач. А султан, тяжело поднявшись, неспешно идет к двери самым последним, будто бы каждый шаг для него непосильная ноша.

Но сделав несколько шагов, вдруг останавливается и задумчиво говорит, глядя в окно (будто бы кому-то, кто не может его услышать – хотя в помещении остался и тот, кто может):

– Мехмеду не повезло с самого начала. Я так и не стал ему хорошим отцом. А его мать была самой несчастной девушкой в гареме.

Лале затаивает дыхание.

Он ведь говорит о Хюме? Которая, каким-то, неизвестным Лале образом, не по своей воле стала причиной смерти ее собственной матери, Айше..

Аккуратно, стараясь не показаться назойливой и бестактной, Лале спрашивает:

– Но вы ведь обратили на нее внимание. И, наверное.. любили?

Он оборачивается, будто только сейчас вспомнив, что, несмотря на уход визиря и султана, все еще остается в библиотеке не один. Какое-то время думает и Лале уже решает, что он ей не ответит и уйдет (или того хуже, отчитает, что она посмела залезть не в свое дело), но дядя Мурад становится лишь еще печальнее и кивает:

– Да.. Хюма не выделялась красотой, умом или веселым нравом. Просто девушка, одна из сотен в гареме..

«..но однажды, гуляя по саду, я случайно увидел ее. Думая, что она одна, Хюма рисовала на земле домик и мечтала вслух:

– А этот дом я, великий падишах Мурад II, дарю тебе, моя любимая Хюма-хатун! – голос Хюмы был ниже, стараясь пародировать мужской, а теперь резко поднимается на совсем высокий, будто бы желая самой себе показать контраст и едва ли не поверить, что и правда слышит диалог мужчины и женщины – спасибо, любимый! Я буду всегда ждать тебя в нем. Ведь ты самый сильный, великодушный..

Она продолжала и продолжала говорить обо мне. Так наивно, но с такой любовью и восхищением. Я никогда не думал, что в этой невзрачной девочке скрывается столько чувств ко мне.

Однако, оказалось, что за ней наблюдал не только я. С другой стороны сада вышли