Вечность не предел - Кейси Эшли Доуз

Он обнимает ее сзади, заковывая в своих объятиях, словно огромный плед. Хрупкие плечи девушки оказываются прижатыми к его крепкой груди, а руки Влада становятся ее надежным щитом – как всегда и во всем вот уже чуть больше двух лет.

Лале не знает, много ли тепла дало ей тело Влада, намокшее не меньше ее самой, но при этом ей действительно становится теплее, и вскоре дрожь прекращается совсем. Они так и стоят вдвоем, в безмолвии этого узкого полутемного пространства, отгороженного от всего мира стеной воды.

И им обоим еще ничто не нравилось прежде так сильно, как это.

Они слушают воду, собственное дыхание, и в какой-то момент вновь становятся единым целым. Одним человеком, которого лишь по какой-то нелепости разъединили однажды на две части, которые, несмотря на разность стран, сторон и противоречий, в итоге все же нашли друг друга и снова воссоединились.

– Твои глаза похожи на эту воду.. – совсем тихо замечает Лале – такие же голубые.. и глубокие. Хотя нет, скорее тогда больше на море. Смотришь в них – и не знаешь, что таится в самых глубинах..

– Ты же не знаешь, как выглядит море – с легкой улыбкой (которой она не видит, но слышит) отвечает ей Влад, прижавшись к уху.

Лале оборачивается, и их лица оказываются на расстоянии менее дюйма друг от друга, но при этом они и не думают отстраняться. Она внимательно и достаточно долго смотрит в глаза Влада, ни то изучающе, ни то запоминающе, после чего совершенно серьезно заявляет:

– Теперь знаю.

Улыбка сходит с лица юноши, однако взгляд при этом, наоборот, теплеет. В нем появляется такая иступленная нежность, с которой он сам не в силах совладать.

Влад наклоняется к ней, нещадно сокращая и те пары дюймов, что смели разделять их, и приникает к губам Лале. Его ладони возвращаются ей на талию, несколько неуверенно прижимая к себе – словно бы спрашивая дозволения, ожидая ответа. И Лале с готовностью прижимается к нему, ничего не желая еще так сильнее. Ее горячая кожа и его холодная – сливаются, точно танец льда и пламени. Только лед не тушит пламя, подобно снегам, а напротив,

(..будто бы какой-то огромный айсберг, с многовековыми льдами толщиной в сотни метров, чуть вдруг подтаял с одного края, и именно этого его края я сейчас касаюсь.

а быть может, он и подтаял именно с этого края – как раз потому, что я его касаюсь?..)

начинает таять сам.

Когда же Влад теперь утыкается лицом ей в волосы и прижимает к себе еще теснее, Лале слышит едва различимое, полное нежности и при этом неподдельной серьезности:

– Ты моя единственная слабость в жизни, Лале, но даже если однажды она обойдется мне так же дорого, как пята Ахиллесу, знай, что и тогда я бы ничего не пожелал изменить.

-7-

Влад с Лале стоят в уединении воды и друг друга еще какое-то время, наслаждаясь этим моментом и словно бы запоминая его, забирая с собой на долгое-долгое далеко, как снимок, который со временем блекнет и тускнеет, но не перестает давать различать тех, кто на нем запечатлен. Их эмоции, их радость, счастье и гармонию. Чтобы в самые сложные времена можно было посмотреть на него и вспомнить, что даже в этом – полном жестокости, несправедливости и предательства мире – осталось еще что-то, ради чего все же стоит за него цепляться всеми силами.

Когда же кромка заходящего солнца начинает падать на стену воды, превращая ее из голубой в блекло-оранжевую – они все же возвращаются к Аслану, что уже успел аккуратно сложить полотно Лале, а так же плед и достать свой плащ обратно с веток.

Лале, как и обещает, всю обратную дорогу взахлеб рассказывает о прелести того, на что можно посмотреть изнутри, и как завораживает этот вид, после чего пытается взять с Аслана слово, что в следующий раз он обязательно пойдет туда с ними и не лишит себя возможности тоже этим насладиться.

Какое-то время друг шутливо отбрыкивается, после чего соглашается, но все трое понимают, что едва ли он вспомнит об этом соглашении, когда все вновь дойдет до дела. Почему-то перспектива намокнуть для Аслана оказалась куда существеннее возможности увидеть эдакую красоту.

Дорога обратно занимает так же немало времени, потому к домику в саду друзья возвращаются уже, когда солнце окончательно садится, отдавая права владения вечеру, который довольно скоро, лишь немного поиграв в правителя, будет вынужден передать поводья до самого утра своей старшей сестре – Ночи.

– Сейчас уберу полотно и пойдем – говорит Лале – давай сюда.

Пока Аслан возится, пытаясь отделить полотно от пледа, девушка в нетерпении проводит руками по платью.. и вдруг чувствует что-то в

(..лале быстро прячет свиток в потайной кармане..)

в кармане.

– Письмо!

Она тут же достает его, уже игнорируя протянутое Асланом полотно. Друзья изумленно переглядываются.

– Что за письмо? – уточняет Влад.

– От Сафие! – Лале машет свертком, тут же начав его распечатывать – совсем о нем забыла, Халиль-паша отдал еще утром, но потом дядя Мурад и эта история про Хюму, я..

– Из Румелии тебе написала? – уточняет Аслан – и как там они устроились? Как служба Дамета?

– Сейчас узнаю..

Лале вынимает письмо, но тут же ее лицо вытягивается. Слишком уж странно начинает послание – без приветствия:

– «Лале-хатун, вам грозит смертельная опасность» – читает Лале вслух друзьям, все более теряясь – «страшное, нелепое недоразумение! Моя ошибка может погубить вас! Уезжая в суматохе, мы перепутали сундуки и..»

Но Лале обрывается, услышав за оградой домика какой-то шум и топот. А уже в следующее мгновение во двор вваливается целый отряд дворцовой охраны.

– Всем стоять! – кричит бостанджи – обыскать дом!

Дом! Там же картины..

Лале испуганно пятится назад, а когда бостанджи направляются к ней – Аслан и Влад тут же хватаются за рукояти мечей, заграждая собой подругу, совсем как два года назад.

– В чем дело? – вскидывается Аслан.

– По какому праву? – цедит Влад.

– Лале-хатун – игнорируя парней, жестко бросает бостанджи – вас подозревают в сокрытии запрещенных материалов. Есть приказ..

– Чей приказ? – перебивает Влад.

– Министра образования.

И тут вперед выступает фигура, которую в тени вечера друзья сразу и не приметили. Глумливый взгляд и мерзкая улыбка тут же дают Лале, даже в тусклом освещении, распознать в нем Явуза.

– То есть мой – протягивает он, не спуская с