Юная Раса - Майк Манс

вставать из-за стола. Рашми всхлипывала и прижималась к Айку. Джессика принялась убирать посуду. Пётр решил ей помочь. Последним из-за стола с глубоким вздохом встал Ланге, а Вол-Си Гош так и остался сидеть, опустив глаза и сжав кулаки.

Нет, Пётр, ты не прав. У них есть своя осень. И она вот такая. Не нужен дождь и промозглый ветер, если ты наделён невероятной, недоступной пока что землянам эмпатией – сочувствием малознакомым тебе людям и даже Несогласным. Всем и каждому в необъятной Вселенной. Как знать, какая осень тяжелее: длинная в Петербурге или вечная в душе?

Пётр сходил наверх, собрал сумку, благо, особо ничего брать не пришлось. Оглядев комнату, он поправил стул, поставив его ровнее, скинул стакан в «утилизатор» и направился к выходу. Но не удержался и прослезился у самой двери. Чёрт, да как же так, а? Что за дикость? Ведь теперь их могут просто выгнать из Согласия, они же – типичные варвары, им не место среди высокоэтичных людей. И Томас… Как же так, Томас? Кому же ты перешёл дорогу? Ведь это кто-то из своих! Как мерзко на душе.

Вытерев глаза, он вышел из спальни, спустился на второй этаж и, зайдя в ванную комнату с водой, умыл лицо. Надо быть сильнее. Надо верить, что мир не сошёл с ума, что есть некий стержень, который рано или поздно окрепнет, и на Земле больше не найдётся никого, кто бы хотел убивать.

В холле собрались уже почти все, кроме Джессики и Шана. Стояла тишина. Вол-Си Гош, казалось, уже слегка успокоившись, стоял возле пустого камина, поочередно глядя на каждого из присутствующих. Что он хочет разглядеть? Больно ли нам? Да, больно, Вол-Си. Очень больно. По-осеннему больно.

– Вас, наверное, волнует, – сказал он, прервав, наконец, тишину, – повлияет ли это ужасно печальное событие на отношения Согласия и Земли.

Да, Петра Григорьева точно волнует. И не его одного. Ланге кивнул, а Кинг со вздохом опустил грустные серьёзные глаза в пол.

– Нет, не повлияет, – продолжил Вол-Си Гош, подняв руку, сжатую в кулак. – Вы ведь помните про горгов? Мы не повторим ошибки. Это ужасный проступок, невообразимый, но нужно помочь вам всем его преодолеть. Вот в чём заключается наша ответственность, и мы разделим её с вами.

Да, это самая дождливая и хмурая осень, какая только могла быть в душе. И Пётр понял, что работающий в Координации Согласия Вол-Си Гош – вовсе не дитя бесконечного лета, что он живёт под рыдающим небом, полным тысяч гаснущих звёзд.

Междуглавье седьмое

Почему, чёрт возьми, он это сделал? Как он, культурный, учёный муж, мог опуститься до такого? Убить человека! Если бы он был психологом, то наверняка нашёл, откопал в себе причину… Но знание тайн души не было его сильной стороной, увы. Чёрт возьми, он всегда считал себя высокоморальным человеком. Всю жизнь презирал тех, кто решал проблемы насилием. Но сам убил. Осознание оказалось невообразимо тяжёлым.

Немногие из обитателей научной колонии после смерти Прайса пытались забыться, окунувшись в работу. Он тоже так отвлекался от давящего ужаса. Но руки дрожали, глаза не видели экрана. Основная же часть людей в лагере работать даже не пыталась, находясь в ступоре. Люди сидели кучками по кают-компаниям, плакали и о чём-то тихо разговаривали. Они искали друг у друга поддержки в такой момент. А он… он не смог бы получить её, даже если бы захотел. Если бы хоть один человек смог заглянуть в его душу в этот миг! Она была опустошена. Не осталось почти никаких эмоций, кроме ненависти к себе. Это состояние было столь мерзким, что хотелось выть.

Пару раз он ловил себя на том, что просто плакал перед монитором и даже ощутил несколько сочувствующих взглядов тех, кто, как и он, торчал в лаборатории. Наверняка наивные коллеги думали, что он плачет из жалости к Прайсу. Но нет. Англичанина ему не было жалко. Он был врагом. Пусть не плохим человеком, но стариком, отжившим долгую интересную жизнь, и умер Томас тогда, когда его дальнейшая жизнь становилась вредной для всего человечества. Прайс не ушёл молодым. Прайс не ушёл безвинным. Но…

…Но Прайса убил он. И жалко ему было себя, а не свою жертву. Жалко, потому что он переступил моральные принципы в приступе холодной расчётливой ненависти, а ведь был уверен, что никогда и ни при каких обстоятельствах не опустится до такого. Ненавидеть человека за его убеждения – одно. Брать на себя роль судьи, роль палача – совсем другое. Бог, Всевышний, Творец, если ты есть, то как ты допустил, чтобы Твой Сын встал на путь Дьявола? Тебя всё же, судя по всему, нет. Если бы ты был – этого, как и многого другого в мире, попросту не случилось бы.

Экран горел белым светом – холодная, бесчеловечная программа для анализа данных эксперимента, такая же бесчеловечная, как и он. Всё же люди не готовы прийти к Согласию, если среди них есть такие подонки, как он сам. Он встал и закрыл крышку ноутбука. Это было просто невозможно. Надо было что-то делать, но на работу не осталось сил и эмоций. Можно было бы заглушить боль. Можно было бы заглушить жалость. Невозможно заглушить ненависть к себе и Прайсу. Мерзкий Прайс. Ты, ты сам виноват. Как ты посмел умереть? Как ты посмел стать пожизненным проклятием для человека, не желавшего, чтобы человеческая этика была изменена такими, как ты? Ты бы мог запереть дверь в спальню и остался бы жив. А жажда крови и жгучая ненависть сами бы сошли на нет, и он бы забыл о них, как о страшном сне.

Он вышел из лаборатории и отправился бродить по Марсу. Стоял день, и Солнце, хоть и не находящееся в зените, всё же было высоко в небе. Прошло всего несколько часов, но, казалось, будто промелькнули годы мучения и самобичевания. Ты – убийца. Ты – падший. Ты – мерзкое отродье.

* * *

Сколько он уже ходит кругами с мокрыми от слёз глазами? Сколько раз обошёл все жилые модули? Сколько времени проторчал у оборонного модуля Кен-Шо, пытаясь услышать от невероятно сложной машины слова проклятия в свой адрес? Он даже порывался прийти в модуль инопланетян признаться в убийстве англичанина и заявить, что вина лежит на Согласии. Эх, если бы быть уверенным, что они просто возьмут и улетят навсегда, предоставив людям возможность идти по собственному пути. Да, он бы тогда пожертвовал собой, стал бы мучеником человечества во имя светлого будущего – будущего, в котором никто не станет указывать им во что верить, а во что нет. С чем примириться, а с чем не