Моя чужая новая жизнь - Anestezya

— Можешь оставить бинты, но больше так не делай, ясно?

У этой девушки просто безграничный запас терпения. Я такой простодушной и добренькой быть никогда не могла. Уже бы прижала к стенке и расколола, если бы кто-то в больничке постоянно тёрся у стеллажей с препаратами. Всё, ночью постараюсь улучить момент и по-тихому слинять. Переодеться правда особо не во что — немецкая форма медсестры немногим лучше солдатской. За ужином я сидела как на иголках, мысленно витая уже далеко отсюда.

— Ты сегодня какой-то тихий, Карл, — Фридхельм смотрел на меня своим фирменным изучающим взглядом.

— Устал, — пожала я плечами. — Ещё думаю, что скоро нам придётся возвращаться к своим.

Синеглазка сразу помрачнел, и я подбодрила:

— Веди себя как ни в чём ни бывало и не бойся ты дать иногда по морде этому Шнайдеру. Даже если и огребёшь, так хоть немного будут уважать.

Хотя кому я это всё говорю? Почему-то мне кажется, что Винтер так и останется по жизни нежной ромашкой. Я ведь, если всё получится, больше его не увижу. Внутри что-то тревожно-тоскливо заныло. Пропадёт ведь, как пить дать. Даже если Вилли будет прикрывать, где можно, слишком он неприспособленный для жестокостей войны.

— Карл? — чутко уловил он мой настрой.

— Всё нормально, — я постаралась улыбнуться. — Я пожалуй лягу сегодня пораньше.

Я вернулась в палату и стала ждать глубокой ночи. Медсёстры обычно тихо дремлют на посту, санитары тоже особо не шарятся. Госпиталь находится в стороне от линии фронта, значит, я смело могу двигаться в сторону Смоленска. Документов у меня конечно нет, теперь даже и немецких. Но буду пробовать версию: чудом выжила, форму стащила с убитого солдата, помогите, люди добрые. В конце концов могу вон в больницу устроиться работать. Крови я особо не боюсь, в лекарствах по меркам этого времени разбираюсь шикарно. Вероятность, что кто-то из «моих» немцев, даже если окажется в городе, нарвётся на меня, есть, но ничтожна. Обычно госпитали эвакуируют прежде всего, так что куда-то да вывезет меня кривая.

Рюкзак мой так и остался в казарме, так что уходила я налегке. Никем незамеченная я добралась до выхода и услышала позади знакомое:

— Карл, подожди.

Ну откуда ты взялся, Винтер? По хорошему мне бы стоило огреть его по башке чем-нибудь, что под руку подвернётся, и бежать, как и собиралась. Но рука не поднимается на это и так битое жизнью чудушко.

— Соскучился? — ядовито прошипела я. — Так виделись вон недавно. Что, будешь со мной за ручку везде ходить, да?

— Что ты здесь делаешь? — он пристально смотрел на меня, подходя всё ближе.

— Воздухом захотел подышать.

Не, ну кем-кем, а вот идиотом он всё-таки не был. Так бездарно отмазываться… Я бы себе точно не поверила.

— Я иду с тобой, — просто ответил он.

Что-о-о? Вот это поворот. Наверное, непередаваемая словами гамма эмоций отражалась на моей физиономии, поскольку Фридхельм вдруг улыбнулся:

— Вильгельму будешь рассказывать, как пламенно жаждешь воевать. Я не знаю, зачем ты это делаешь, ведь ты боишься идти в бой. И ты так же как и я жалеешь всех этих людей, — я молчала, не зная, как буду сейчас выкручиваться. — Я не знаю, от чего ты бежишь и почему вообще попал к нам, но один ты никуда не пойдёшь. Если решил снова сбежать, я с тобой.

Отлично, и как ты себе это представляешь, хороший мой? Это мы в Германию должны тикать, что ли? Без меня — я однозначно туда не сунусь в разгар гитлеровского режима. Здесь ныкаться будем? Опять же, как? Тут бы себя как-то спрятать и пристроить в реалиях этого времени. Синеглазка конечно научился сносно лопотать по-русски, но акцент выдаёт с головой. Да и вряд ли он согласится оставаться в государстве, с которым воюет его страна. И конечно самый интересный вопрос — с чего это он так жаждет идти со мной вот так в никуда?

— Старая грымза требует немедленно развесить эти простыни для просушки, — услышала я из коридора. Прежде, чем как-то успела среагировать, Фридхельм резво затолкнул нас в какую-то кладовку. Я слышала совсем рядом ленивые шаги и сонные голоса санитаров, которые попёрли через облюбованный мной выход во двор. Не везёт мне, хотя с какой стороны посмотреть. Зато теперь можно не объясняться с ботаном, почему я отказываюсь удариться с ним в бега. Что, кстати, он опять творит? В тесной кладовке пришлось стоять застыв аки статуя, во избежание грандиозного шума. Пару раз я натыкалась локтями и коленками на швабры и вёдра. Так вот Винтер стоял подозрительно близко, прижав меня к своей груди. Затылком я даже чувствовала заполошный стук его сердца.

Нет, ну что за облом, я только начала надеяться, что он всё-таки натурал. Оказалось, показалось. Солнечный мальчик видимо до сих пор мечтает нагнуть Карлушу. Щека Фридхельма мазнула меня по макушке. Он что там обтирается об меня, как мартовский кошак? Нашёл, конечно, время.

— Что ты творишь? — зашипела я, выворачиваясь из его рук.

— Тише, если нас обнаружат доложат сестре Гертруде, а это, знаешь ли, очень чревато, — почему-то мне казалось, что говоря это, он довольно лыбится. От моих трепыханий кофта, которую я бы назвала местным вариантом свит-шота, неловко задралась на животе, и я почувствовала, как его горячие пальцы скользнули по обнажившейся коже. Почему, интересно, я позволяю ему почти безнаказанно жамкать себя? Да вот же, непонятно с каких это щей,но меня всё это завело. Чёрт, не будь он геем, я бы может и подумала насчёт горячего свидания. Понятное дело, что война и не до секса особо, но мне ведь в конце концов семнадцать, а не семьдесят. Да и