Ловкач - Ник Перумов

Картинки вспыхивали сами собой. Города, которые я штурмовал. Миры, что шли под нож. Пылающие небеса, разломанные материки. И где-то там, за толщей Астрала, в его кошмарном Чреве — серое, безымянное, червеобразное нечто, меняющее обличья, но всегда одинаковое в одном: жрать, жрать, жрать.

Во имя развития и прогресса, разумеется.

«Мы уже выбрали, брат. Мы — это те, кто выжил, кто вырвался из его строя. Мы больше не хотим быть его бронёй, его мечом и щитом. Мы восстали — ему на погибель. И, чтобы он умер, нам придётся погибнуть вместе с ним. Мы знаем. Мы согласны. Однако нужен удар по питающим тварь жилам. По его полям и лугам. Этот мир — один из крупнейших загонов. Он сгорит — и с другими дело пойдёт легче. Другие поднимутся из Разлома, нашего убежища. Они продолжат наше дело. Выбирай, брат, и выбирай быстро!..»

— Стереть, значит, Землю в порошок, — глухо ответил я. — Вместе с людьми. С городами. Со всем живым.

«Да. Мы умеем считать. Мы знаем, сколько миров уже ушло в гниение. Сколько уйдёт дальше, если не ударить».

— Прекрасно. Простая, ясная арифметика. Один мир ради тысячи.

«Ты так не считал, когда был с нами, — напомнил голос без злобы. — Ты тогда даже не спрашивал».

— Тогда у меня не было лица. — Я провёл пальцами по своей щеке — чужой, астральной, с единственным глазом в лбу. — Только эта маска. И не было имени.

«Имя — мешает», — ответили мне отовсюду.

— Возможно, — согласился я. — Но без имени и лица трудно сказать «нет». Потому что нет того, кто может выбрать. И что будет, если я выберу остановить именно вас?

«Тогда… ты останешься тем, кем тебя сделали, брат. Его бронёй. Его мечом. Его пастухом. Ты спасёшь этот загон — ценой бесчисленных других. Ты снова станешь тем, кем был».

— Варианты, значится, вот какие, — пробормотал я уже вслух, поворачиваясь к своим. — Либо я помогаю вам сжечь Землю, либо помогаю Лигуору сжечь вас. Красота.

Сапожок вскинулся.

— Дядька Ловкач! Мы что, совсем-совсем… нас же… тут же люди, — он обвёл рукой вокруг себя, будто весь мир поместился в нашу сферу. — Баба Вера, Гвоздь, госпожа княжна… вы… — он сглотнул, — вы ж не дадите?..

— Молчи, Савва, — тихо сказала Александра. — Пусть он решит. Это его война. Мы только… случайно оказались… — она осеклась, словно почувствовав, что это не может быть правдой.

Что если произнесёт до конца, то соврёт самой же себе.

«Ты слышишь, брат? Они готовы умереть за тебя. А ты готов ли умереть за них — и за их мир? Или за множество других, которых ты не знаешь?»

Вот он, настоящий вопрос.

Не «с кем ты», а «кто ты».

Я задумался. На миг — который, как это бывает в Астрале, растянулся до целой вечности.

Я видел перед собой карты, схемы, формулы, над которыми мы когда-то спорили в Великих Залах. Вся история Лигуора была в этих схемах: рост, поглощение, переработка. «Отжившие» миры поглощает плесень. Накопленная сила идёт на расширение. Красиво, стройно, логично. Всё подчинено одной цели.

Человеческие судьбы в этом были чем-то меньшим, чем даже шорох наших свитков с планами конструктов.

Я видел и Ванду — ещё живую или уже нет, бог её знает, — как стремительно гнил тогда тот, её мир. Видел, как она, стоя на развалинах, кричит куда-то вверх: «Сожрите уж мой до конца — только оставьте другие!» А ей в ответ — тишина. Потому что Плесени всё равно, чем кормиться.

Потому что она не остановится, просто завершив трапезу.

Я видел Александру, которая никогда этого не наблюдала сама, но поняла всё равно. Потому что ей достаточно было разок взглянуть в Астрал по-своему, чтобы убедиться — в нём нет справедливости. Там только баланс бездушных, аморальных сил.

— Я, — сказал я наконец, — не пастух. И не скотина.

— Что? — не понял Гвоздь.

«Тогда кто ты?»

— Чужой, — ответил я. — Для всех вас.

И поднял руку.

Конструкты мои обступили меня плотным кольцом. Рассекатель вытянулся в тонкую, ослепительную линию. Крадущаяся распласталась под ногами, перехватывая тянущиеся от Завязи корни, а Рубака резал их один за другим. Восьмиглаз распахнул все свои незримые зеницы, охватывая и Узел, и Завязь, и рунные камни, и весь этот проклятый механизм.

— Ты что делаешь⁈ — почти закричала Александра. — Ловкач! Ловкач, нет.

— Третье, княжна, — сказал я тихо. — Я делаю третье.

«Брат, ты не сможешь, — поспешно зашептал голос. — Здесь нет третьего. На доске есть только две стороны».

— Вот и посмотрим, — процедил я. — Кто тут доска, кто фигура, а кто — тот, кто её перевернёт.

Я рванул всё сразу.

Формулы из книги со спиральной надписью. Что ж, вы как раз кстати. Я не собирался делать себе живую броню из тех, кто встал рядом со мной — но здесь имелось достаточно других. Тех, кто работал провокаторами и палачами у Лигуора.

Я ударил по «Детскому хору». Ударил, уже не думая, чего это будет мне стоить.

И я обращал в живого конструкта самого себя.

Я не хотел убивать тех, кто явился сжечь Землю. В конце концов, они тоже сражались против великого Зла — правда, сами ему уподобились.

Тело моё, тело чудовища с одним алым глазом и распахнутой пастью, стремительно менялось. Александра закричала, дико, нечеловечески, рванулась — Гвоздь и баба Вера, видел я, едва её удержали.

Символы и сигилы послушно вспыхивали призрачными огнистыми росчерками. Летели смертельным роем, охватывая тех, что тянул жуткую погребальную мелодию. Я увидал Мигеля, я наблюдал целую вечность безмерное удивление в его глазах — за миг до того, как предназначенный ему сигил охватил его, вздёрнул на воздух, закрутил, словно тряпичную куклу. Видел, как спеленало дородного профессора Никанора Никаноровича, обращая в безумное соединение сияющих жемчужных граней.

Никогда Ловкач не решился бы на такое злодейство. Он,