Испивший тьмы - Замиль Ахтар

Я вызвал несколько молний-стрел, нацелился на его голову и выпустил сразу все. Они пролетели по воздуху и поразили одежду Иона, не причиняя вреда, их как будто притягивало к нему. Он сунул палец в карман и нарисовал руну на своем клинке, взмахнул им – и на меня обрушилась молния, такая же свирепая, как и моя. Я поднял железную руку, укрывая лицо. Она поглотила молнию, став пылающе-красной.

Ион рассмеялся:

– Должен признать, я немного завидую. Кто знал, что солнцеглотание – такая мощная сила?

Я опять вызвал меч-молнию.

– И она тебя уничтожит.

– Возможно, но не сегодня. Хотя ты заставил меня поволноваться. Я с нетерпением жду нового боя с тобой в солнечном Семпурисе. Ведь вы туда направляетесь? Ана томится в четырех фортах. Приходи и возьми. – Он с легкой небрежностью пожал плечами. – Ты мог бы найти любой другой повод. И победил бы, и остался доволен собой. Но битва – вся твоя жизнь, ведь так? Большая игра, которой тебе всегда мало. Стремление к завоеванию у тебя в крови. – Он указал на небо. Над нами парил глаз с маленькой красной радужкой.

Я бросил в него пучок молний с ладони. Глаз уклонился и взлетел вверх. Удар пришелся по облаку, и по небу раскатился гром.

Ион нарисовал в воздухе кровавую руну. Я бросился к его лошади, пригнулся и махнул по ее ногам мечом-молнией. Но лошади уже не было, она обратилась в туман вместе с Ионом.

– Усерднее упражняйся перед нашим реваншем, – откуда-то издалека крикнул он. – Тебе нужно действовать быстрее, солнцеглотатель, если собрался меня убить.

После падения с лошади болела спина. Мне следовало бы позаботиться о своей кобыле – вот Мирный человек даже читал лошади стихи. Надеюсь, моей удалось погасить огонь Иона. Оставшись пешим, я побрел в Пендурум, оглядываясь и остерегаясь глаза. Теперь придется считаться с тем, что Васко известны все наши действия.

Когда я добрался до ворот, дрожа так, что едва стоял на ногах, все вокруг смотрели на далекое небо. Трудно было что-либо разглядеть в зимней дымке, но край облака у самого горизонта вспыхивал в отчетливом ритме.

Это были буквы, только я не знал шифр. Зато Васко знал. Ион передавал ему все, используя пульсацию света.

Я рассказал о случившемся Круму и Маре, а потом пошел отдыхать. Орда Крума тем временем готовилась к переходу. Он, конечно, оставит здесь гарнизон, как всегда делал я. Но все остальные отправятся через гору Дамав на юг, в Семпурис.

В орде тысячи повозок, десятки тысяч человек и, возможно, сотни тысяч лошадей. Но я не был частью орды. Я не знал племен, из которых она состояла, и не понимал, что их держит вместе. Я не знал ни их тактики, ни уровня вооружения. У них было несколько бомбард, но, скорее всего, недостаточно, чтобы разрушить форты.

Главное – я не знал их целей. Крумом двигало непонятное для меня рвение. Но куда оно могло привести? Он собрался захватывать деревни Мертвого леса? Или поедет дальше на юг, к Тетису, чтобы подчинить себе весь Семпурис?

Это не моя война. Я даже не желал ей успеха. В этой жизни я был крестейцем точно так же, как сирмянином в той, что прожил прошлой ночью. Я не мог убивать своих и не стану способствовать Круму в порабощении моих соплеменников.

Все, чего я хотел, – спасти Ану из лап Васко, а потом отвести ее, Мару и Принципа в безопасное место. Это было моей единственной целью. Если война между Крумом и Васко станет завесой для моих действий – пусть так. Я использую ее, чтобы выиграть свою битву, – и только.

Среди этих древопоклонников я обрел нескольких друзей и не мог отрицать надежды на то, что они останутся живы. Когда-то я считал, что по вере человека можно судить, добрый он или злой и заслуживает ли любви. Но ни вера, ни флаг, ни кровь не важны. Добро в человеке определяется его личностью. Как иначе объяснить мою любовь к Тенгису, Лунаре и Мелоди? Что могло быть с ними общего у Михея Железного, кроме поля боя, залитого кровью?

И еще целой жизни.

Я проснулся в странный и темный час. Мирный человек называл его часом джинна. Я убрал ногу Принципа со своей и встал. Осторожно приоткрыл дверь комнаты, но она скрипнула.

– Железный. – Мальчик сел в кровати и потер глаза.

– Возвращайся ко сну.

– Мне снилась она…

– Вот и вернись к ней. Узнай новую мелодию. Утром ты сыграешь ее для меня.

– В этот раз она учила меня грустной песне.

– Грусть, веселье, горечь и сладость – каждой песне найдется свое время и место.

– Она сказала, что приходит время для этой.

Я смотрел через комнату на его сонные изумрудные глаза. Сын Кевы стал моим сыном. Я скорее умру, чем позволю ему грустить.

– Возвращайся ко сну и выучи песню повеселее. А потом, попозже, научишь меня.

Принцип кивнул и улегся в постель.

А я вышел.

Коридор освещался восковыми свечами, в основном почти полностью догоревшими. Между стенами носился сквозняк. Мирный человек часто не спал ночью. Он шел в свой кабинет, ставил кофейник на горячий песок и царапал стихи, попивая кофе.

Только это было не здесь. Даже не в этом мире.

Крестейские рабы, занятые ночной работой на кухне, помогли мне найти начатый бочонок древесного пива и зачерпнуть оттуда полную кружку. Я дал каждому несколько серебряных монет, сожалея о том, что не могу дать большего. Душу раздирало желание снова стать Михеем Железным, чтобы освободить их.

Но я был только его призраком.

Я пошел на балкон, обращенный на западные горы. Дым из множества труб струился над раскинувшимся внизу городом. На небе беспокойно мерцали звезды, словно подражая моему сердцу.

Я уже прикончил полкружки пива, когда послышались легкие шаги. Обернувшись, я увидел Мару, укутанную в шерсть и меха.

– Извини, – сказала она, – я заметила, что ты ушел и не возвращаешься.

– Там есть пиво.

– Мне, пожалуй, не стоит.

Я отпил еще глоток землистого пенистого напитка.

– Ты уверена? На юге такого не делают.

– Это место мне не особенно нравится.

– Слишком уж здесь холодно.

– И ночи кажутся бесконечными.

– И они тоже страшно холодные.

Мара рассмеялась:

– Нику нравился холод.

– Нику?

– Моему мужу. Он любил холода, потому что зимой был дома, с нами.

Она как-то сказала, что я недостоин произносить