Беглый - Дмитрий Шимохин

— Опиумщики? — переспросил я. — А где их искать?

Глава 5

Глава 5

— Здесь, в Баин-Тумэне, они тоже бывают, но больше по мелочи. — Лопатин понизил голос до заговорщицкого шепота, и от него пахнуло луком и тревогой. — А вот ежели по-крупному сбыть надо, да так, чтоб без лишних глаз, — так это в Ундурхан пылить. Верст двести отсюда на запад, по Керулену если путь держать. Городишко паршивый, но на бойком перепутье стоит. Туда и с Кяхты караваны заворачивают, и с Калгана, со всей Джунгарии, и с Тибета… Вот там-то и кишит отборная нечисть, дельцы всякого пошиба, среди них и те, кто «черным товаром» — опиумом то бишь — грешит. Там и спрос на серебро твое может быть, и пристроить его можно, если с головой да с пониманием подойти. Но гляди в оба, парень! Народ там крученый: обдерут как липку, а то и вовсе в степи без лишнего шума прикопают из-за твоего серебришка!

Я поблагодарил Лопатина, чувствуя, как по спине пробежал холодок. Ундурхан. Название звучало дико, как рык степного волка, но в нем же слышался и заманчивый звон монет. Риск? Да вся наша жизнь после побега — один сплошной риск! А сидеть здесь, в Баин-Тумэне, и ждать, пока нас схватит амбань или какой другой стервятник, было еще хуже.

Вернувшись к своим, я не мешкая выложил все как на духу:

— Поедем в Ундурхан. Там, говорят, можно наше серебро пристроить. Есть публика, которой оно нужно позарез.

— Это к кому? — Софрон дернулся, словно его ударили.

— Опиумщикам! — прямо ответил я.

— С этой сволочью связываться — себе дороже выйдет. Слыхал я о них, — хмыкнул Софрон.

— Отчаяннее нас? — криво усмехнулся Захар, и в его глазах блеснул азартный огонек. — Мы сами с каторги беглые, с краденым серебром на горбу! Нам ли чертей бояться? Главное — цену хорошую взять да не дать себя на фуфу променять!

— Таки да! — поддакнул Изя, потирая руки, и глазки его за стеклами очков забегали. — Где риск, там и гешефт поболее будет! Только осторожность нужна, я вас умоляю, сугубая!

Левицкий поморщился при слове «опиумщики», его аристократическое нутро протестовало, но он лишь тяжело вздохнул. Он, как никто другой, понимал, что мы загнаны в угол и выбирать не приходится.

Решение было принято — тяжелое, как наши мешки с серебром, но единственно возможное. Нужно было двигаться, и быстро. Но Ундурхан лежал в стороне от маршрута каравана Лу Циня, и нам позарез нужен был свой проводник, знающий эти дикие тропы и языки.

Я снова пошел к Хану, который невозмутимо, как буддийский монах, чинил ременную упряжь.

— Слушай, собрались мы с сходить до Ундурхана. Тут торга нет на наш товар, а там, говорят, может быть добрый спрос! — сказал я, присев рядом на корточки. — Вы, я знаю, в другую сторону идете, так вот, хочу спросить: можешь ли ты дать нам человека, который и дорогу знает, и языком местным владеет? Серебром не обидим.

Хан долго молча смотрел на меня своими узкими, как щелки, глазами, словно просвечивая насквозь. Потом коротко, будто нехотя кивнул.

— Сайн байна. Есть у меня племянник, Очир. Молодой, горячий. С малых лет с караванами ходит, места здешние знает, язык ваш понимает, и по-монгольски, и по-китайски лопочет. С вами пойдет.

Вскоре он привел к нам невысокого, но крепко сбитого парня лет двадцати, как молодой бычок, взиравшего на нас узкими щелочками глаз. Обветренное, скуластое лицо, чуть приплюснутый нос, внимательные, тёмные раскосые глаза, казалось, видевшие все и сразу. Очир почтительно поклонился, приложив руку к сердцу, пробормотал несколько слов приветствия на ломаном русском. Взгляд у него был спокойный, но цепкий, как у степного орла.

Парень был себе на уме, и это внушало больше доверия, чем показная угодливость.

Снова пришлось раскошелиться. Мы наняли еще несколько выносливых бактрианов у местных — наши кони еле ноги волочили. Закупили по совету Лопатина провизии и фуража, потратив на это немного «амбаньских бумажек». Наша небольшая группа — я, мои товарищи да наш новый проводник Очир — отделилась от каравана Лу Циня, который лишь молча кивнул на прощание, и тронулась на запад, к Ундурхану, навстречу неизвестности.

Переход занял несколько дней, превратившихся в бесконечную пытку жарой и пылью. Плодородные долины сменились выжженной, холмистой степью, поросшей редкой, колючей травой, о которую можно было скорее порезаться, чем наесться. Впрочем, верблюдов это не останавливало — они на ходу ловко вырывали эти колючки с корнем и пережевывали, превращая в однородную жвачку. Мы ехали большей частью молча. Лишь Очир изредка указывал на какие-то одному ему ведомые приметы да бросал короткие фразы.

Наконец, на горизонте показались глинобитные стены и редкие низкие крыши Ундурхана. Городишко, несмотря на рекламу, оказался меньше и паршивее Баин-Тумэна, выглядя еще более пыльным и каким-то неустроенным, словно временное кочевье, а не город.

Чувствовалось, что это не столько место для жизни, сколько шумный, грязный перевалочный пункт, где смешивались караванные пути и судьбы самых разных людей. Мы остановились на одном из постоялых дворов — ганзе, как их тут называли, — огромном, обнесенном высокой глинобитной стеной, где уже стояло несколько караванов и галдела, как на базаре, разношерстная толпа: монголы в ярких халатах, молчаливые китайцы с лицами-масками, черноволосые буряты, несколько русских купцов попроще, с бородами лопатой и хитрыми, как у лис, глазами.

Едва мы спешились, и Очир, оставив нас у верблюдов, пошел зычно торговаться с хозяином о ночлеге и корме, как вдруг наше внимание привлек тип, который в этой пестрой толпе смотрелся как павлин среди воробьев.

Это был высокий, до неправдоподобия худощавый европеец лет сорока, одетый в светлый, но уже основательно помятый льняной костюм и пробковый шлем, нелепо торчавший на его голове, несмотря на то что солнце уже клонилось к закату. Он стоял посреди двора с выражением такого крайнего высокомерия и неприкрытой брезгливости на вытянутом лице, словно случайно забрел в зверинец, и отрывисто, как собаке, отдавал короткие распоряжения немолодому уже человеку в потертой европейской одежде, который суетливо, как ошпаренный, руководил выгрузкой нескольких тщательно упакованных тюков и сундуков с верблюдов.

— Англичанин, никак? — пробормотал Левицкий, с профессиональным любопытством разглядывая чужестранца. — Занесло же его нелегкая в эту