Военный инженер Ермака. Книга 1 - Михаил Воронцов

этот раз не было ни тепла, ни привычной тишины спальни. После пробуждения меня встретили покосившиеся балки, запах трав и сырого дерева. Чуть слышно потрескивали угли в печи (вчера перед сном я ради пробы разжег ее), стены из брёвен дышали неуютным холодом.

Я сел, прислушался. Городок ещё дремал. Из окна потянуло дымом, землёй и чем-то мясным — видать начали варить еду. Я потянулся, хрустнули суставы. Тело отзывалось упругостью, которую я уже давно забыл.

Я понял, что хочу есть, но для начала решил умыться. Неумытыми едят только аристократы или дегенераты! Я сунул за пояс нож и вышел наружу. Воздух встретил прохладой. На востоке только-только пробивался розоватый свет, ветерок с Иртыша нёс запах воды и дикой зелени. Ворота в стене уже были приоткрыты, у них стоял сонный казак с пищалью. Он кивнул мне, но ничего не сказал.

Я спустился к реке. Вода темнела между зарослями. На мелях вдалеке хлопали утки, шевелилась трава. Я прошёл дальше, чтобы не мешать никому, и чтобы самому остаться незамеченным. Там, где сосны отступали и берег был пологим, разделся и вошёл в воду. Погрузился с головой, вынырнул — и вдохнул так, что лёгкие чуть не лопнули от удовольствия.

Плавал я, как в молодости. Уверенно и быстро.

Где-то метрах в тридцати от берега ударила рыба. Большая. Очень большая. По звуку — килограммов десять, не меньше. Лещ? Карп? Или сазан, каких на юге ловили? Я присвистнул.

— Эх, сходить бы на рыбалку… — пробормотал я вслух. — Тут, наверное, лещ на пять кило — недомерок, как у нас плотвичка с ладонь. А щука пополам лошадь перекусит.

Я выбрался из воды, постоял, чтобы высохнуть, и оделся. Тело стало бодрым, свежим, будто заново родился. Когда вернулся к воротам, охранник посмотрел на меня чуть внимательнее, но снова ничего не сказал. Внутри городка уже шевелились люди: кто-то нёс дрова, кто-то открывал лавку. Сильно пахло дымом и свежей кашей.

Я направился к общей столовой (трапезной). Накануне Лука сказал, что там завтракают все, кто холост или без хозяйки. Изба с широким входом стояла у края базарной площади. Внутри нее длинные деревянные столы и лавки. В углу — огромный котёл, из которого деревянным черпаком разливали еду.

Я вошёл, и на мгновение все притихли. Но только на мгновение, не больше. В помещение было десятка три казаков, в основном молодые. Никого в возрасте Ермака или Луки. Все сидели тесно, плечом к плечу. Разговаривали, смеялись, что-то вспоминали. У стены был свободный угол. Я молча пошёл туда, стараясь ни с кем не встречаться взглядом.

Каша оказалась на удивление вкусной — пшенная, густая, с кусочками мяса. Пахла замечательно. Из другого котла мне в глиняную кружку налили горячий отвар из трав, а затем дали ржаную лепёшку.

Я ел молча, краем глаза наблюдая за людьми, чувствуя себя чуть ли не шпионом. Некоторые тоже украдкой поглядывали на меня. Кто-то толкал соседа, что-то шептал, показывая в мою сторону пальцем. Но близко никто не подсел.

Однако еда — дело объединяющее. Всегда, везде, в любое время, в любой стране. Скоро шаманские глупости забудутся.

Один из казаков, худой, рыжеватый, в залатанной одежде, громко вздохнул:

— Каша-то сегодня, как у боярина! Мяса положили столько, что треснуть можно.

Несколько человек хмыкнули. Я улыбнулся, но вряд ли на мою улыбку кто-то обратил внимание.

Я ел, запивая травяным отваром, и думал о том, что создание самострела будет началом того, что мне снова начнут доверять.

…Закончив завтрак, я пошел искать мастерскую плотника. Мне нужно дерево для ложа. Сухое, добротное, без сучков, с ровным волокном. Идти в лес и рубить не получится. Из сырого дерева ложе не сделаешь, а сушить его не один день и даже не один месяц. Но если в городке есть плотник, то у него должен быть запас высушенной древесины.

Без плотника город существовать не мог, поэтому по сторонам я поглядывал с оптимизмом.

Нашёл я то, что искал, довольно быстро — по звону топора и запаху свежего дерева. Мастерская стояла чуть в стороне от главной улицы, у небольшого склона, где начиналась тропа к реке. Широкое, невысокое строение, кое-где закопчённое, с большой дверью.

Я постучал и вошел.

Внутри было тепло. Всюду лежало дерево — брусья, доски, обрезки, стружка. На полках — инструменты. В углу — стопка чертежей на пергаменте.

В мастерской сейчас находился один человек. По внешнему виду нетрудно было догадаться, что он здесь главный.

Он стоял у верстака, в правой руке держал малый топор, а другой придерживал заготовку. Невысокий, но плотный, как дубок, в выношенной кафтанной куртке, с ремнём, на котором висел нож. Волосы с проседью, борода — густая и широкая. Пальцы потемнели от смолы. Лицо обветренное, не худенькое, и веселое.

Обут плотник был в лапти.

Когда я вошел, он оценивающе оглядел меня с головы до ног.

— Здрав будь, мастер, — сказал я. — Нужна помощь.

Затем, после паузы, добавил:

— Я Максим. Мы, наверное, были знакомы, но я тебя не помню.

— Здравствуй. Слышал о твоей истории, — ответил плотник. — А я Дементий. По прозвищу Лапоть. Оно мне почему-то нравится!

Он захохотал.

Я улыбнулся. Плотник, похоже, человек легкий и положительный. Не такой, как Мещеряк, который готов закопать меня в землю просто на всякий случай.

— Лапти — хорошая обувь. Легкая. И ноги в них не потеют, не то что в сапогах. Во время работы ходить в них — милое дело. А для боя, конечно, лучше сапоги, они попрочнее.

— Полностью согласен, — ответил я, хотя переобуваться в лапти очень не хотелось.

— Говори, с чем пришел, — зычно произнес Дементий, закончив диалог о лаптях.

— Хочу сделать самострел. Свой. Мощнее, чем те, которые есть в отряде. Мне нужна сухая древесина, ложе вырезать.

— А чем тебе не нравятся те, которые я делал? — наклонил голову Дементий.

О, черт. А так хорошо все начиналось!

— Нет, нравятся… — дипломатично заговорил я. — Но почему бы не попробовать изготовить еще лучше?

Лицо Дементия расплылось в улыбке.

— Правильно мыслишь. По-нашему, по ремесленному! Я и своим ученикам говорю — плох тот мастер, который не хочет придумать лучше, чем делали до него! Они меня, правда, слушают в половинку уха. Молодые еще!

— И к тому же, — добавил он, — самострелы делал не я. Моего там почти одно ложе. А остальное — это