Хоррормейкеры - Пол Дж. Тремблей

– Будь серьезной, – сказала Валентина.

– Я сама серьезность!

Я рассмеялся, хоть и не понял, чего это они. Решил, что надо мной издеваются. Выпустил маску из рук. Она упала на стол.

– Девчонки, вы стебетесь. Достали уже.

Они заверили меня, что не издеваются. Тогда я спросил, почему они смеются, и девушки расхохотались еще пуще. Наконец Валентина сказала:

– Потому что рассказ Клео о маске покажется тебе полным бредом. Но эта история полностью правдива.

И Клео рассказала. В 60-х и 70-х в их родном городе в Род-Айленде закрылся ряд предприятий и произошел отток населения. Тогда три начальные школы объединили в две. Опустевшая школа Маккея, та самая, которая должна была послужить одной из съемочных площадок, теперь притягивала по пятницам и субботам старшеклассников. Считалось, что это секрет, но на самом деле об этом знали все.

Клео, Валентина и еще один их друг, Карсон, который тоже удостоился роли в фильме, ходили туда по воскресеньям или по будням после школы, когда там никого не было. Иногда, обычно летом, Клео ходила туда одна. Она садилась в каком-нибудь классе и писала короткие рассказы, не более одного-двух абзацев, о тех, кто, по ее мнению, мог здесь учиться и учить.

Вернувшись из колледжа домой и узнав, что Валентина планирует снимать кино – короткометражное и, возможно, даже полнометражное, – Клео захотела написать сценарий, где местом действия была бы школа. Прошлой весной она впервые за много лет вернулась туда, ища вдохновение для сюжета. В одном из классов на втором этаже были свалены в центре комнаты оставшиеся парты. Большинство из них были безнадежно сломаны или искорежены. На улице было светло, но сквозь молочно-белые, покрытые катарактой окна проникало совсем немного света. В классе царил полумрак. Если прищуриться, груда бумаги на столе напоминала заросли голых веток. На полу среди остатков парт привлекал внимание темный комок, напоминающий голову. Клео обошла парты, приглядываясь, пытаясь убедить себя, что это не голова, но чем дольше она смотрела, тем отчетливее видела именно голову. И там, в одиночестве, в пустом классе заброшенной школы, в умирающем городе, в умирающем мире, ей показалось, что она увидела глаза. Ей показалось, что она увидела, как они моргнули.

Говоря об этом, Клео рассмеялась, но не так, как обычно. Смех бывает разный, правда? Она рассказала, как в панике ринулась прочь из школы, стуча и шлепая ногами, не смея дышать. А когда выбежала из здания, жизнь, казалось, разделилась на «до» и «после». Клео поправила себя: жизнь, конечно, осталась прежней – и здесь, единственный раз за весь рассказ, она запнулась, не в силах подобрать слов. Мир был прежним, но открылся с новой стороны. Даже если она видела не голову, голова вполне могла там быть.

Клео никому не рассказывала об увиденном, пока несколько недель спустя не показала Валентине первый вариант сценария. Вернувшись в дом, в котором выросла, в свою спальню, она целый день, а также все следующее утро убеждала себя, что не видела никакой головы, а если это и была голова, то ненастоящая, никогда не бывшая частью человеческого тела. И у ненастоящей головы, конечно, не было глаз, которыми та могла бы моргать.

На следующий день, ближе к вечеру, девушка вернулась в школу, но вместо тетради принесла фонарик, длинный и тяжелый, как дубинка. Клео стояла у подножия бетонной лестницы и смотрела на кирпичное здание, такое большое… а потом уставилась на щель в приоткрытой двери и вспомнила, как там пусто, как ужасно и прекрасно было чувствовать себя одной в этой пустоте. Так что она прокралась обратно в школу и стала слушать звуки, которых там больше не было, которые не услышит никто, кроме нее. С колотящимся сердцем она поднялась по лестнице на второй этаж и прошла в класс в другом конце коридора. Все было на своих местах, все было там же, где и раньше. Она сказала «извините», как бы ни к кому не обращаясь, и включила фонарик. Тот прожег темноту лучом, и голова оказалась маской.

Клео подумала, что под маской может до сих пор быть голова, что маска просто скрывает лицо, но и сама в это не верила. Она призналась, что разочароваться в маске было странно. Будто стало досадно, что голова не настоящая (я сказал, что это вовсе не странно). Клео разгребла ворох бумаг на столе, освобождая место в центре. На полу не было ни крови, ни следов от шеи (мы хихикнули над такой формулировкой, «следы от шеи»). Она постучала по маске фонариком, и та свалилась, обнажив белую шею… точнее, основание. Позже, уже дома, Клео осторожно сняла маску с безликой головы из пенопласта. Пенопласт был как мука: крошился в руках, расслаивался и распадался. В том классе пол между партами был покрыт толстым слоем пыли и усеян гранулами пенопласта. Там, где лежала голова, плитка была вся исцарапана, и чем дольше Клео смотрела, тем больше убеждалась, что царапины были нанесены намеренно.

Клео решила, что, раз она забирает маску и та послужит источником вдохновения, надо оставить вместо нее что-то вроде подношения, что-то от себя. Подарок за подарок. Она уложила пыль так, чтобы засыпать царапины на полу, а затем написала на пыли то, что, по ее мнению, должно было стать первой строчкой сценария. А когда месяц спустя привела в класс Валентину, парты остались нетронутыми, но надпись в пыли оказалась стерта.

Я не поверил в ее историю с маской, о чем и сообщил несколько раз. Девушки настаивали, что Клео говорит правду. Я вслух размышлял, не сцена ли это из фильма. Валентина сказала, что такая мысль у них была, но они передумали. Решили оставить маску загадочной, без точного происхождения.

Я взял маску в руки и еще раз осмотрел. Ничего похожего никогда не видел, но что-то знакомое в ней все-таки было. Я предположил, что Клео и Валентина сами ее и сделали, а историю про́клятой маски придумали, чтобы дополнить роль деталями.

– Кто сказал «проклятая»?

– Я не говорила «проклятая», – хором заявили они.

– Ну, я предположил. Все, что теряется в таком месте, проклято.

– Но ведь маска найдена, а не потеряна. И как она может быть проклята? – спросила Валентина.

Я пожал плечами. Настала моя очередь заикаться и запинаться, молоть всякую чушь, которую я вовсе не имел в виду. Возможно, мы снимаем фильмы, потому что слова часто подводят.

– Я… я не знаю… наверное, она была проклята, когда случилось то, что привело