Кубинец - Алексей Викторович Вязовский

Рядом в тени, свернувшись калачиком, дремала бродячая собака. Рыжий кот сидел у неё на спине, как генерал на слоне, и лениво оглядывал двор. Правый глаз у него почти полностью был закрыт шрамом, одно ухо надорвано, но держался он с царственным достоинством.

Во рту пересохло, и я сначала приложился к кувшину с теплой и отдающей железом воде. Не знаю кому как, но мне вполне сносно.

Ход дошел до дымящейся паром миски, в которой угадывались куски курицы, фасоль, рис и что-то зелёное, подозрительно напоминающее перец. Пахло аппетитно, но в этом аромате была явная угроза — как у револьвера в кобуре: вроде спокойно лежит, но знаешь, что может выстрелить.

Я зачерпнул ложкой, обдул, попробовал… и понял, что выстрел случился. Жгучая волна прокатилась по языку и вцепилась в горло. Глаза заслезились, сердце ускорилось, а где-то на краю сознания возник вопрос: если я умру прямо сейчас, они в свидетельстве о смерти напишут «погиб от курицы»?

Я тут же запил водой из кувшина и она на секунду притушил пожар, но он тут же разгорелся с новой силой. В этот момент я понял, что кубинская кухня — это не просто еда, а испытание на прочность, и что здесь даже хлеб, вероятно, способен еще удивить.

Жара приглушала звуки, как в вязкой вате. Где-то вдали кричал ребёнок. Проехала телега, гремели бутылки. Альварес молча ел, не садясь — он стоял в дверях, уперевшись плечом в косяк, и смотрел на улицу.

* * *

Кое-как доработал до конца дня. Я знал, что надо идти домой, но усталость тянула вниз. Но еще сильнее тянуло туда, где были ответы. Хоть какие-то. Наскоро доел остатки вчерашней фасоли с хлебом — прямо из кастрюли, не разогревая. Очень вкусно, кстати. Голод — лучшая приправа к любому блюду…

Я вышел снова под солнце. Под ногами сновали муравьи, они исчезали быстрее, чем я успевал их заметить.

Библиотека оказалась чуть дальше, чем я запомнил. Дверь была полуоткрыта, над ней — выцветшая табличка Biblioteca Pública. Внутри прохладно. Стены с довольно старой побелкой, на полу тропинка, где краска стерта до дерева. В читальном зале с десяток деревянных столов и кресел с полустертыми подлокотниками. Где-то между ними, склонившись, шептались двое. Еще парочка сеньоров сидели в разных углах, уткнувшись в газетные подшивки.

За стойкой сидел мужчина лет сорока пяти — почти седой, в толстенных очках, с лохматыми бровями. Верхнее веко справа нависало над глазом, будто он собирался прицелиться. Я бы принял его за слепого, если бы он не листал какую-то энциклопедию быстрее, чем я мог на родном языке. Лицо — почти лишённое выражения. Сухое. Но не злое. Скорее, уставшее от слишком большого знания. Или слишком долгого чтения.

Я подошёл и, слегка заикаясь, выдавил:

— О…о…ола…Д… диссионарио… русо эспаньол?

Он поднял брови. Моргнул.

— ¿Cómo? — и тут же, будто поняв, воскликнул, улыбнувшись:

— ¡Oh, Спутник!

Я опешил. Это слово я точно знал. Но звучало оно… не как название словаря. Может, «спутник» — это по-ихнему какой-то помощник?

— Sí, señor, — сказал я на всякий случай, стараясь не улыбнуться.

Он поправил очки, вперив в меня глаза мутного серого цвета из-за толстенных линз, и спросил:

— ¿Carnet de identidad?

Я замер, но потом догадался. Карнет. Карточка. Документ.

— Sí, — снова кивнул, нащупывая в кармане картонный прямоугольник.

Я извлёк карточку Луиса. Надеялся, сработает. Он принял её без вопросов.

Пока библиотекарь где-то сзади шуршал, я оглядел зал. Было тихо. И пахло старыми книгами, пылью и влажной штукатуркой. И чем-то приятным — может, лавровым листом? Или просто иллюзией уюта?

Через минуту он вернулся с массивным томом в руках. Словарь был похож на кирпич. Пожелтевшие страницы, корешок, слегка пострадавший от мышей, но зато в нём было то, что мне нужно. Старое издание, восьмого года, непонятно как оказавшееся в маленькой читальне. Но вряд ли слова изменили смысл с того времени.

Я сел за стол у окна. До самого закрытия — а прогнали меня вежливо, с лёгким покашливанием, я выписывал слова. Надо бы где-нибудь найти карандаш и блокнот. Попробую позаимствовать у Альвареса, а то скоро писать будет и нечем, и не на чём. Не получится, так придется купить.

Каждое новое слово я проговаривал про себя. Вслух не решался — библиотека требовала тишины. Но улов был намного больше, чем от галантных расшаркиваний из разговорника для путешественников.

* * *

Последующие дни в аптеке был близнецами первого. Те же бесконечные «поди туда, не знаю куда» от Альвареса. Разве что платья у Люсии менялись. Всего их было три штуки: первое, в цветочек, второе — с турецкими огурцами, и третье — синее. Такие же застиранные и слегка тесноватые в груди, будто гардероб достался ей от более мелкой родственницы. Или создавался слишком давно, а теперь донашивался.

Люсия была в аптеке главным и единственным заместителем аптекаря. Она относила готовые лекарства на дом, закупала препараты — короче, делала всю низовую работу. Чуть выше рангом, чем я, вечный полотер и принеси-подай.

Альварес оказался тем еще козлом: если мной он просто понукал, раздавая затрещины и оплеухи, то мулатке просто не давал прохода. Не реже раза в день он пытался зажать ее в уголке и облапать. Не стесняясь меня, задирал юбку, засовывал свои руки куда попало. Ловкости ему не хватало, и Люсия каждый раз выскальзывала, сопровождая это звенящим «¡Para! ¡Ahora mismo!»******. Иногда она не выдерживала, плакала в углу, думая, что никто не видит. У меня прямо сердце разрывалось.

Будь аптекарь женат, может, тратил свой неуёмный пыл в другом месте, но нет, сеньора Альварес скончалась от лихорадки лет пять назад.

* * *

Мой испанский постепенно развивался. Я не ленился ходить в библиотеку, где дон Хорхе уже не спрашивал меня, что надо, а приносил словарь, едва услышав мое прерывистое «Ола!». Да и общение с другими, в первую очередь с Люсией, сильно помогало. Она у меня была вроде экзаменатора. Я пробовал на мулатке всё новые слова и выражения, благо, репутация заики делала неправильное произношение малозаметным. Обычно она переспрашивала, а я пытался запомнить, как правильно говорить.

Возвращался я из библиотеки налегке: с собой только огрызок карандаша и сложенная пополам тетрадка, в которую я записывал новые слова. Вечер был тёплый, с ленивым влажным ветром, тянувшим с моря. На улицах пустынно. Еще немного, и наступит