Грим - Анастасия Худякова

начертил. Ее светлые волосы беспорядочно рассыпались и скользили по его рукам и груди. Он расстегнул ее рубашку, она сбросила ее и теперь стояла перед ним в одних только брюках, босая, как и он сам. Он целовал ее лицо, целовал шею, обнаженную дрожащую грудь, целовал плоский упругий живот. Он чувствовал ее руки в своих волосах и знал, что ей известно обо всем, ведь он сам позволил ей увидеть.

Скользнув ладонями по его обнаженному торсу, Теодора потянулась к поясу брюк. Баглер схватил ее руки и вдруг застыл. Она шумно выдохнула и подняла глаза. Перед ней была лишь сталь, холодная и неживая. И тогда Теодора задрожала от страха и стыда.

Он все знал, знал с самого начала, но позволил ей инсценировать этот спектакль. Она ведь готовилась. Стиг Баглер всегда уважал добросовестную подготовку к сложному делу.

Он сделал шаг назад. Теодора закрыла руками грудь и плечи. Она не могла произнести ни слова. Ее пальцы сжались с такой силой, что на глазах выступили слезы. Она разозлилась. Зачем ему обязательно быть таким честным? Зачем все время быть совершенством? Он мог пойти до конца и пасть вместе с ней, но не сделал этого. Он не сделал бы сейчас и того, на что решился, если бы его чувства не сыграли с ним злую шутку. Теодора смотрела на то, как вздымается его грудь, и начинала осознавать свое полное поражение. Она думала, что в итоге они будут ненавидеть друг друга вместе, равно и едино. Но она могла ненавидеть лишь саму себя, потому что Стиг Баглер не принял участия в позорном представлении стыда. Он смотрел на нее с отрешенностью обманутого зрителя, на глазах которого распадается его великий, многолетний идеал. Глазами незадачливого исследователя-астронавта, который искренне верил, что на Луне есть жизнь. Совершив немыслимый полет, он ступил на рыхлую поверхность, которая прежде представлялась ничем иным, как чистое серебро. Понадобилось лишь несколько шагов, чтобы остановиться и понять: здесь ничего нет, кроме пыли и пугающей пустоты.

По мере того, как взгляд его менялся, Теодора поняла, что все это он предвидел с самого начала. Она поняла, что в тот день Стиг Баглер нарочно позволил ей увидеть все его подозрения насчет Романа и совершенных им преступлений. Она смотрела на переплетение вен на его широкой шее и видела петляющие линии схемы. В центре вверху – имя Романа, как сердце, в котором рождаются пути артерий. Вниз спускаются несколько стрелок. Под первой – Томми Олсен, девятнадцать лет, старшеклассник. Еще ниже, в скобках – причина смерти: рваная рана вдоль живота. Вторая артерия – Тронто Левис, мертвый учитель, недавно найденный в своем доме. Третья – Якоб Нильсен, адвокат, с которым Роман проработал вместе около трех месяцев в самом начале карьеры. Четвертая – Элиас Эбба, владелец модельного агентства. Пятая – Кристофер Фальк, бизнесмен. Еще несколько сбегали к незнакомым именам, помеченным как «друг семьи» и «подзащитный». Не только сердце, разгоняющее кровь, объединяло их всех, но и то, что стояло в скобках, похожих на основание и крышку гроба, – причина смерти. Одна и та же причина. Одна и та же рана. Один и тот же зверь.

Стиг Баглер знал все. Он лишь не мог доказать. Теодора знала все. Но она доказывать не стремилась. С того дня, как Баглер позволил ей увидеть этот чудовищный, отлаженный механизм страшной мести, она прошла через ад, как если бы он существовал на самом деле и находился бы на земле. Точнее, в самой душе. Теодоре казалось, что она не выберется из пламенеющих лабиринтов и они поглотят ее без остатка. Но в конце пути, там, где у многих сводящая с ума пустота, на пьедестале ее ждало недавно обретенное божество, которое она избрала сама и в любви которому поклялась собственной жизнью. И она выбрала его снова, пусть это и означало, что тот ад, разверзшийся внутри, теперь ее не покинет, как не покинет тело пугающий ожог, запечатлевшийся уродливым вечным шрамом.

Сделав выбор, она должна была попытаться спасти своего бога и, как следствие, саму себя. Она отправилась к Одину просить за прикованного к скале Локи, ненавидимого и покинутого всеми. Она готова была обойти каждого из высших Асов, хотя это было бы уже простым испытанием после обмана Всеотца. Прекрасная верная Сигунн должна была принять на себя личину богини обмана. Это было противоестественно ее натуре, но не ее любви.

Солнце только поднялось над водой. Из-за плотного тумана, уплывающего куда-то далеко за горизонт, оно казалось очень тусклым, как будто кто-то прожег дыру сигаретой. Оно походило на желтую луну. Ночь и день поменялись местами.

Она бежала, не позаботившись о том, чтобы одеться или обуться. Ей просто нужно было сбежать. К счастью, дверь была заперта на одну лишь защелку и легко поддалась. Остывшая земля жгла ей ступни влажным холодом. Она добежала до самого берега и только здесь остановилась и задрожала, как в лихорадке. Тусклое солнце осветило полуобнаженную фигуру в тумане. Из-за его бледности ее волосы казались пепельно-белыми, как и кожа. Вся она как будто сделалась бесцветной, подобно окутавшей ее плотным облаком дымке.

Теодора обхватила себя руками, хотя трясло ее не от холода. Она взглянула на солнце, набирающее в объеме, но не в яркости. Оно выглядело таким уставшим, таким несчастным. Оно совсем не грело. Теодора зарыдала. Желтый круг и клубы тумана слились в сплошное желто-серое полотно. Оно липло к обнаженной коже, замораживая ее своим безжалостным дыханием, каким обладает только поздняя зима, которая знает, что проиграла, и с каждым днем, пока еще окончательно не побеждена весной, становится все более жестокой.

Сама зима стояла сейчас на берегу, и плач ее способен был разжалобить самое черствое сердце. Она проиграла, положив на кон все, что имела, все, что обрела. Осталось лишь ее дрожащее, наполовину обнаженное тело, которое выглядело совсем крошечным и хрупким. Солнечная тень.

Она плакала навзрыд, задыхаясь, глотая утренний воздух, но его все равно было мало. Холодные слезы капали на грудь, на скрещенные руки и только усиливали дрожь. Стоя босыми ногами на серой гальке, со струящимися по спине волосами, она была похожа на статую, от красоты и горя которой щемило сердце. Дева Мария Сиракузская роняла свои слезы, бесследно исчезающие в камнях, и от этого зрелища затрепетал даже плотный, глухой туман. Он начал отступать, как будто не мог вынести такой боли и отчаяния.

Теодора потеряла все. Теперь ей казалось, у нее ничего никогда и не было.