Выжить, чтобы умереть - Сергей Станиславович Юрьев

Вдруг кто-то схватил его за ногу и до боли сдавил лодыжку. Из болота высунулась какая-то скользкая лапка со сточенными коготками и вцепилась в него мертвой хваткой. Потом на поверхность всплыло лицо.

Он узнал ее. Цинь Цзянхун, революционерка, приговоренная к смертной казни в двенадцати мирах за терроризм и организацию массовых беспорядков. Так, по крайней мере, было написано в досье, что подсунул ему Фернандо. Правда, черты лица были лишены прежнего изящества, они растекались, превращаясь в аморфный студень, лишь глаза и губы уверенно держали былую форму.

– Я хочу… – прошептали губы, из которых повалил черный удушливый дым, и ее мерзкая лапка поползла вверх, змеей обвивая его левую ногу.

Испытывая скорее отвращение, чем страх, Матвей вырвался и помчался прочь – во тьму, не разбирая дороги. Куда кривая выведет…

Теперь, когда больше не было светящихся следов, оказалось, что мрак вокруг не так уж и непрогляден. Из болота торчали едва заметно флуоресцирующие стебельки, и благодаря им были видны кочки, торчащие из грязи валуны, и, главное, они обозначали края черной полосы, где растительность была вытоптана теми, что уже однажды прошли здесь – то ли несколько столетий, то ли считаные минуты назад.

Вдруг из-за спины донеслось размеренное хлюпанье. Матвей оглянулся. Оказалось, что Цинь преследует его. Теперь она выглядела, как крупная амеба, на передке которой еще проступали глаза и губы. Она беспомощно шлепала лапками о грязь, но движения ее становились все медленней, и теперь она с трудом переползая через каждую кочку. Командор на всякий случай поднял первый попавшийся камень и швырнул его в ползущую следом бестию. Камень шлепнулся у нее перед носом, забрызгав черной грязью то, что когда-то было лицом.

– Ну и вали… – совершенно отчетливо произнесла Цинь, прежде чем окончательно потерять форму и начать скатываться обратно вниз по тропе, оставляя за собой все те же лужицы алой жижи.

Прощай-прощай, красотка. Когда-то ты была хороша, и власть, что была дана тебе природой, открывала двери сильных мира сего, а слабые падали ниц перед тобой, готовые исполнить любую твою прихоть, ничего не прося взамен. А теперь ты – ничто, всего лишь бессмысленный сгусток разлагающейся плоти…

Прощай-прощай, красотка. Лучше бы тебя не встречать. Ты показала, как сила становится слабостью, как иссякают желания, как подступает небытие. Ты показала, как уязвимы сильные духом и крепкие телом.

Прощай-прощай, красотка. Все кончается, в том числе и жизнь. А что есть жизнь? Подмостки, где разыгрывается затянувшийся фарс! Мы рождаемся, но вынуждены жить без того, что дает жизни смысл – без любви и покоя. Но пробужденный разум не приемлет бессмысленности, которая порождает уныние, подавленность, неуверенность в себе, тревогу, что превращает жизнь в сплошное мучение и непримиримую борьбу с самим собой. И уйти из нее мешает лишь одно – страх смерти, после которой не будет ничего: ни мыслей, ни чувств, ни желаний – только вечная пустота.

Снова чужие скользкие мысли копошились в голове, и командор ускорял шаг, надеясь убежать от них. Но болото становилось все глубже и непролазнее, а светящиеся стебли по обочинам едва различимой тропы поднимались все выше, колыхались, хотя здесь не было и намека на ветер, сплетались, перешептывались. Теперь можно было смотреть вперед, где лента тропы извивалась в океане слабого лилового свечения. А еще проявилась ломаная линия горизонта, как будто над ней занимался едва различимый серый рассвет.

Он ударился коленом обо что-то твердое, кубарем скатился в грязь, и боль прострелила левую ногу. Посреди заболоченной тропы лежал булыжник, черный и поблескивающий, словно кусок антрацита, и на нем лежал скомканный носовой платок. Значит, здесь кто-то был. Значит, что-то здесь происходило…

Можно было присесть, подождать, пока не утихнет боль, и спокойно подумать, что делать дальше. Но думать не хотелось. Да и незачем было думать. Вариантов решения осталось всего два: либо выбрать смерть и жить спокойно, как это сделал Аруга, либо попытаться исполнить собственное предназначение: найти принцессу и получить в награду целый мир. Кстати, адмирал не спрашивал у того пленного «пловца», как принцесса была одета? Кажется, нет. Но не в бальном же она платье до пят, усыпанном бриллиантами. Не хрустальные же на ней туфельки!

И тут он разглядел, что рядом с носовым платком из болотной жижи рядом с камнем торчит небольшой предмет, явно ни как не связанный с этим гиблым местом. Матвей едва успел схватить его, не дав погрузиться в болотную жижу. Вылавливать что-либо из нее было бы бесполезно.

Он поднес предмет к глазам и разглядел, что это плазменный резак из стандартного корабельного набора инструментов. Максимальная длина плазменного лезвия – двенадцать с половиной метров. Наибольшая эффективность резки любой твердой материи – на расстоянии до четырех метров. Наибольшая эффективность – значит, входит, как нож в масло, в любой камень и металл. Исключение составляют лишь композитные материалы, из которых изготавливаются боевые скафандры высшей защиты и обшивка космических кораблей. Помнится, еще в училище был краткий курс – «Использование ремонтных инструментов в качестве оружия». Что ж, теперь, по крайней мере, есть чем сражаться, если понадобится. Матвей засунул резак в нагрудный карман френча.

Дальше он шел, ни о чем не думая и глядя только под ноги. Может, спеть «Марш звездных воинов»? Помнится, даже будучи курсантом, после команды: «Запе-вай!» он с трудом заставлял себя открывать рот в марширующем хоре. А теперь вдруг почему-то прошибло… Как там? «Когда шагает по вселенной Звездный флот, врагов Земли постигнет страх и трепет!» Интересно, как это можно шагать по вселенной? «Когда Земля скомандует: «На взлет!», у нас врагам найдется чем ответить!» Тупо! Но для этого места – в самый раз. Но почему этот марш так настойчиво лезет в голову именно здесь и именно сейчас? Давно, очень давно прошли те времена, когда при звуках первых аккордов, что издавали медные трубы, переполняло чувство гордости, ощущение сопричастности к великому делу и собственной значимости. Может быть, инстинкт самосохранения требует приободрить дух, обрести уверенность в себе?

Он тряхнул головой, сделав попытку избавиться от наваждения. Какое-то шестое чувство подсказывало, что здесь шуметь не стоит, что это может привлечь какую-то неведомую опасность. Но от звуков марша, гремящих под черепной коробкой, избавиться не удалось, а еще начала мерещиться всякая чертовщина. Теперь вдруг оказалось, что обочины черной тропы завалены человеческими останками. Полуразложившиеся