Хроники 302 отдела: Эффект кукловода - Алексей Небоходов

– Конечно, Аркадий Васильевич, – Варвара приняла преувеличенно серьёзный вид. – Глупости делаем только в свободное время и под строгим контролем коллег. На службе мы скучно и методично трудимся на благо Родины.

Генерал внимательно посмотрел на неё, пытаясь понять, серьёзна она или шутит, затем сухо закончил:

– На сегодня всё. О любых изменениях немедленно докладывайте лично мне.

Они вышли, чувствуя облегчение, словно после экзамена, который удалось пережить без двойки. Виталий тихо сказал жене, пока они шли по коридору:

– Варя, не доверяю я генералу. Глаза хитрые, как у рыночного продавца, который уже обвесил и предлагает скидку. Мне кажется, кто-то из его окружения уже смотрит на нашу установку с интересом.

– Я тоже это чувствую, – тихо ответила Варвара, поправляя волосы после напряжения встречи. – Мы как будто играем в шахматы, а генерал уже тайком поменял пешки на фигуры посерьёзнее. Но и мы непросты. Вместе справимся с любой неожиданностью.

– Хотелось бы, – грустно усмехнулся Виталий. – Но игра слишком сложная, даже для таких профи, как мы.

Варвара рассмеялась и похлопала его по плечу:

– Не драматизируй, Виталий Дмитриевич. Пока мы не отправили Ленина в каменный век и не вселили Сталина в корову, всё под контролем. Держимся вместе, и никакой Белоусов не страшен.

– Убедительно сказала, – улыбнулся Виталий. – Хотя корова с глазами Сталина теперь преследует меня даже во сне.

Они рассмеялись, выйдя на улицу, и холодный московский ветер быстро развеял их тревоги. Но оба понимали: впереди много сюрпризов, и не все они будут забавными, как фантазии Виталия. Главное – сохранять голову холодной, остальное приложится.

Глава 18

Антон Владимирович Соловьёв не выносил ожидания. Само это понятие казалось ему унизительным, почти неприличным. Но Борис Аркадьевич Тимошин умел заставить ждать даже тех, кто по жизни не привык терпеть.

Кабинет Соловьёва погрузился в полумрак, освещённый лишь старомодной лампой с зелёным абажуром. Антон Владимирович ненавидел эту игру, но сейчас предпочёл не включать верхний свет. В темноте мысли текли ровнее, и навязчивая идея, второй день мучительно внедряемая Тимошиным в его сознание, требовала именно такой тишины – почти ночной, густой.

Дверь открылась, и Соловьёв медленно поднял глаза, демонстративно показывая, что его заставили ждать слишком долго. Тимошин тихо вошёл, нервно поправил галстук и уселся в кресло напротив.

– Антон Владимирович, – начал он голосом, в котором смешивались почтение и нервозность, – я снова всё перепроверил. Каждую деталь, каждую мелочь.

– И что? – сухо спросил Соловьёв, скрестив пальцы перед собой. В его голосе не было эмоций – только терпеливое ожидание сути.

Тимошин взволнованно прокашлялся.

– Именно события девяностых стали для вас переломными. Именно та злосчастная приватизация всё изменила. Попади вы на пост вице-премьера вместо вашего конкурента, и вся ваша дальнейшая жизнь…

– Это я уже слышал, – тихо перебил его Соловьёв. – К делу, Борис Аркадьевич. Ясно и коротко.

Тимошин сглотнул раздражение, вызванное тем, что его вновь лишили возможности объясняться в привычной пространной манере.

– Всё упирается в институт нейробиологии и его руководителя – того самого учёного, отца вашего конкурента. В семидесятые институт был на грани закрытия, его разработки считались фантастикой и абсурдом. Но министр радиоэлектронной промышленности Шокин уговорил руководство СССР перевести институт под своё крыло. Это выглядело абсурдно, но ему удалось добиться своего. Институт начал процветать, а учёный приобрёл славу и покровительство. Благодаря этому его сын в девяностые и вытеснил вас с поста вице-премьера.

Соловьёв, казалось, не слушал, задумчиво рассматривая свои пальцы.

– Вы хотите сказать, нашли способ изменить эту случайность? – усмехнулся он.

– Именно так, – Тимошин наклонился вперёд, теперь уже явно волнуясь. – Я просчитал вероятности. Если бы тогда Шокин не поддержал институт, его бы ликвидировали, учёный навсегда остался бы никому не известным профессором, и сын его не стал бы вашим конкурентом.

Соловьёв внимательно взглянул на Тимошина:

– И как вы предлагаете устранить эту помеху? Уж не пошлёте ли вы кого-нибудь шёпотом переубеждать Шокина?

Тимошин смущённо улыбнулся, но улыбка вышла кривой, нервной:

– Конечно, нет. Есть два варианта. Первый – перевербовать Шокина, убедить его, что институт ему навредит. А второй, если первый провалится, – физическое устранение. Оба варианта обеспечат нужный результат.

Соловьёв внимательно прищурился, изучая собеседника.

– Кто займётся этим?

Тимошин, словно стесняясь своих слов, понизил голос:

– Наш человек, девушка, заброшенная в прошлое – Мария Лунева. Она уже внедрена к Шокину, работает его помощницей и пользуется его доверием. Осталось дать ей чёткие указания.

– Мария Лунева, – задумчиво повторил Соловьёв, пробуя имя на вкус. – Никогда не слышал.

– Разумеется, – быстро ответил Тимошин. – Она мелкий исполнитель, зато надёжный. Вы сами предпочитаете не знать таких имён – так безопаснее.

Соловьёв холодно улыбнулся:

– Вы правы, Борис Аркадьевич. Достаточно, что её знаете вы.

Повисла короткая пауза, в течение которой Соловьёв вновь сцепил пальцы и уставился куда-то перед собой.

– Значит, девушка способна и на соблазнение, и на убийство, если понадобится?

Тимошин снова нервно поправил галстук:

– Именно так. Если сможет убедить его отказаться от института – прекрасно. Нет – у неё есть яд. Без запаха, вкуса, надёжный. Смерть Шокина будет естественной, никаких подозрений.

Соловьёв удивлённо покачал головой:

– И это просчитано?

– Да, просчитано, – твёрдо ответил Тимошин. – Я не предлагаю вам неподтверждённых решений.

Соловьёв ещё помолчал, а затем спокойно произнёс:

– Хорошо, Борис Аркадьевич. Запускайте ваш механизм. Детали меня не интересуют – только результат. Сделайте аккуратно. Я не желаю ни о чём жалеть.

Тимошин понял, что разговор окончен, быстро встал и, слегка поклонившись, вышел. Соловьёв остался один, глядя на закрытую дверь и чувствуя странное внутреннее беспокойство. Слишком многое теперь зависело от неизвестных людей, чьих лиц он не видел и имён не запоминал.

Он раздражённо поднялся, подошёл к окну и распахнул шторы. За стеклом раскинулся ночной город, равнодушный к его амбициям. Антон Владимирович понимал: он доверил свою судьбу тем, чьё существование предпочитал не замечать.

Но выбора уже не было. Время неумолимо двигалось вперёд, и ему оставалось только ждать – и надеяться, что Тимошин не ошибся, а безликие исполнители оправдают доверие, о котором даже не догадываются.

Между тем в семьдесят девятом году Александр Панов сидел в полумраке, пытаясь избавиться от назойливого звона в висках, когда в его сознании неожиданно прорезался чужой голос – ровный, осторожный, с едва уловимой снисходительной педантичностью. Тимошин.

Послание ворвалось, как всегда, бесцеремонно, словно кто-то вошёл в его сознание без стука. Перед глазами замелькали разрозненные образы: цифры, лица, места. Он прищурился и сосредоточился, чувствуя тупую боль в голове, словно после бессонной ночи. Смысл вскоре стал понятен: очередное задание. Среди