Только об этом не пишите! - Sally KS

— Сейчас я тоже позавтракаю, — сказала Лава, отвернувшись от него, — а потом… Артём, у тебя стиральная машина есть?

— Конечно, — ответил он с беспокойством в голосе. Видно, боялся, что Лава может поругаться с Никитой.

— Тогда стирку запустим — мою рубашку и джинсы. Я не могу не в своей одежде нормально функционировать, — она дотронулась рукой до шеи, с которой вечером перед сном сняла ведьмино рясно.

— Давай я сейчас запущу, высохнет быстро. Заодно, Никита, проверим, как твои отстирались ночью, — кузнец вышел в нежилую часть дома. Лава вспомнила, что видела стиральную машину рядом с душем, но вчера не обратила на нее внимания. Никита ушел вслед за другом, понимая, что никто ему ничего не расскажет.

— Хороший парень, — улыбнулся Герман, когда они остались вдвоем.

— Ты что-то поел? — спросила Лава, не поднимая глаз от своей кружки.

— Да, я позавтракал, — подтвердил он, но улыбку с лица не стер. — Сама что-то поешь, кроме своих вареных трав. Похудела тут, одни глаза остались. Когда приедем в Кротков — пойдем есть стейки с кровью.

Входная дверь резко отворилась и в кухню вбежал запыхавшийся Костя и прислонился к косяку.

— А где папа? — выдохнул он.

— Что случилось? — Лава выбежала из-за стола к нему, Герман поднялся вслед за ней.

— Вот, — парень держал в руке что-то грязное и бесформенное и протянул ей. — Это мамин ботинок. Он лежал в канаве за огородом. Она в тот день, когда пропала, эти ботинки первый раз надела. Она их как раз по интернету получила, и я запомнил — вот тут помпон меховой, видите? Он там с зимы лежал, получается. И… это что получается? Она же не ушла в одном ботинке, да⁈

Глава 24

Что она не захотела с ним говорить и слушать извинения, он принял и не пытался оспорить. Да, виноват. Да, подвел. Может быть, он принес ей даже больше проблем, чем кажется. Может, он заслужил остаться в том лесу навсегда, а не любоваться теперь упрямо сведенными бровями и колючими зелеными глазами. Журналистка и колдунья… Надо же!

Он будто бы потерял сознание в лесу прежним, а очнулся каким-то новым. Странным, но спокойным и уверенным, что теперь его жизнь идет так, как надо.

«Ты сдохнешь здесь и все скажут: сердце остановилось!» — слышался в ушах голос Тамары, когда Никита открыл глаза, надеясь, что проснулся от одного из своих старых кошмаров.

Он уже осмысленно огляделся по сторонам, и первое, что увидел, была белая роза, висевшая в углу бани бутоном вниз на каком-то шнурке. Больше вокруг ничего не было, только это белое пятно, и он встал и пошел прямо к нему, протянул руку, притянул цветок к себе и дотронулся его лепестками до лица. Они были наощупь уже похожими на бумагу от теплого сухого воздуха бани, но еще сохранили немного гибкости, и пахли будто бы множеством трав сразу, гладили его по щеке, и он даже расслышал в тихом-тихом шелесте слова: «Отпускаю тебя в ворота ветра, даю тебе прочность кедра, защиту вербы, как ветер без крыльев летит, так верба без ножа защитит…»

— … или ты во сне ходишь? — пробился к нему, будто сквозь толстую подушку, какой-то старческий голос.

Никита обернулся. Туман вокруг рассеялся окончательно, и стало ясно видно всё вокруг. Он стоял в очень маленьком предбаннике, и на него с тревогой смотрели отец Алексий и незнакомый мужчина с белой бородой.

— Сын мой, как ты себя чувствуешь? — спросил священник.

— Хорошо, — Никита удивился, что голос его не подводит. После того, как Тамара душила его в лесу какой-то страшной верёвкой, после блужданий между деревьев и по полю, когда он пытался звать на помощь, чувствуя, что жизнь его покидает, он думал, что охрипнет навсегда. Потом какие-то фары его ослепили… и он открыл глаза в бане отца Алексия, а роза целилась своим тусклым белым светом ему прямо в лицо. — А как я здесь оказался?

— Тебя нашли на дороге этот человек и его друг, — объяснил отец Алексий. — Ты бредил, говорил страшные вещи. Ты и сейчас рассказывал нам это, а потом вдруг замолчал, встал и пошел… Помнишь, что с тобой было? Кто с тобой такое сделал?

Он помнил, поэтому просто молча кивнул, не отнимая от лица цветок. От запаха и прикосновения розы к лицу почему-то становилось легче, переставала кружиться голова, а звуки долетали уже не через вату, отчетливо. А вот те несколько часов страданий в лесу, хотя и не забылись и, наверное, не забудутся никогда, но будто бы стремительно отдалялись от него на десятилетия, не меньше… Память выталкивала все злое и страшное куда-то на задворки, а приятное и теплое приближала. Еще час назад он не мог шевелиться без ощущения, что кожа на нем разрывается, будто ее грубо и крепко сшили из кусков, а мышцы отказывались слушаться, но сейчас в теле бродили только какие-то слабенькие боли. То в грудь кольнет, то в спину, то в руку, и боли эти совсем не мешали и не отвлекали от главного.

— А где Лава? — спросил он.

— Ее брат уехал искать, — ответил седобородый старик.

Вместе с отцом Алексием они рассказали про «Отряд единой правды» и странные анонимные видео, которые кто-то прислал Лавиному брату, про коллегу, приехавшего из Кроткова, упоминание о котором сильно встревожило Германа Кирьянова… Про Артёма, которому разбили окно, и он после того, как батюшка всех помирил, поехал к себе заколачивать дыру…

— Надо помогать с поисками, — решительно сказал Никита, послушав все это. — Творится какая-то чертовщина… Извините, — поправился он под укоризненным взглядом батюшки. Шагнул к дверям… и снова закружилась голова, а пол ушел из-под ног, так что отец Алексий и незнакомый пенсионер едва успели его подхватить. Какое-то минутное помутнение нашло.

— Сын мой, ты слаб еще, тебе нужно отдохнуть, — печально сказал священник.

— Так быстро не избавиться от ведьминского проклятья, — подтвердил старик. — Я про такие вещи хорошо знаю. У тебя в теле немощь еще долго будет сохраняться. Вроде все хорошо, протягиваешь руку, чтобы взять, к примеру, чашку — а рука вдруг падает рядом, задевает край чашки и кипяток