Сага о Головастике. Кристальный матриархат - Александр Нерей

— Сам решил учёбой заняться? Или кто в младших мирах надоумил? — начал Угодник с расспросов.

— Конечно сам. Так зачем звал? — спросил я дядьку.

— После моего отбытия, ничего интересного не было?

— Ничего. Мы с Димкой вернулись из больницы. Потом готовка ужина. Потом… А потом, так и не жравши, стартанул в полёт, — поведал я вкратце об окончании дня победы над бедой и отбытии восвояси. — Одно только странно. Я из Кристалии поздно вечером вылетел, а в дедов огород прилетел почему-то утром.

— И правда странно. Девчушка меня не о таком предупреждала, — сказал Угодник и задумался.

— О будущем предупреждать нельзя. Оно же меняется сразу, — напомнил я дядьке прописную мирскую истину.

— Так-то оно так. Только всё равно концы с концами не сходятся. Ладно. Дай я ещё раз тебе в глаза гляну, как следует, и помчусь в гости к этой красавице, которая всем на свете нравится, — перестал размышлять Угодник и подошёл ко мне.

— После этого «как следует» ничего не забуду? — забеспокоился я, но забыть о путешествии в младшие миры не испугался.

— Я по другому поводу, — успокоил дядька и пристально посмотрел мне в глаза, словно выискивая в них своё отражение или что-нибудь подобное.

Я стойко перенёс этот встревоженный взгляд и не моргнул. Думал, что именно этого от меня ждал дядька, но он печально вздохнул и сказал сам себе:

— Не понимаю.

— И я не понимаю, — поддержал я Николая. — Договаривались же о неделе на благо миров потрудиться. На кой тогда меня вернули? Я же там расслабиться хотел, побродить, поглазеть. Разницу, опять же, поискать, которой там не сосчитать.

— Про это всё после излечения поговорим, — сказал Угодник чудные для меня слова и попрощался.

— Я что, заболел там? — спросил я, не удивившись такой возможности.

— Нет. Я пошутил. Я сейчас к девчушке. У неё об изменении планов узнаю. Если что, с лекарствами к тебе. С водичкой или со спичкой, с камушком или птичкой. А если всё обошлось, тогда не жди меня скоро, — сказал Угодник и укатил на Давидовиче.

Я постоял, соображая о том, что это со мной было, разговор или медосмотр, но ничего не скумекал. Поплёлся с библиотечным багажом домой, смиряясь на ходу с необходимостью поездки в Михайловку.

«Хоть с формой всё обошлось. Теперь не нужно ничего придумывать. А вот грамоту за спасение жалко. Мамка бы перестала горем обзывать и луком», — думал я, возвращаясь из школы и дедова медпункта.

* * *

Угодника я не дождался. В назначенный час вместе с семьёй укатил в Михайловку в гости к бабушке и её картошке. Вечер субботы и день воскресенья прошли без происшествий, а по возвращению домой Александр-одиннадцатый, явившийся, откуда угодно, только не из дедова подвала, огорошил меня новостью, что я загремел на недельный карантин.

— Мне к тебе подходить нельзя, — почти кричал он издалека. — У тебя грипп какой-то. Ты где-то в чужих мирах заразился. Так что, болей, на здоровье.

— Нет у меня ни кашля, ни ангины. Температуры тоже нет, — махал я в ответ руками, беспокоясь, что кто-нибудь меня услышит. — Мамку с папкой и Серёжкой, значит, можно заражать? А ты почему там не заболел?

— Не знаю. Павел сказал, что от такого, кто-то помирает, а кто-то заново нарождается. Ей Богу. Сам их разговор подслушал, — побожился близнец.

— Ну, тебя, — отмахнулся я от коллеги-путешественника.

«Угодник обещал, если что серьёзное, со спичками и птичками сразу вернётся», — успокоил себя, думая, что уж кого-кого, а своих родных он в опасной эпидемии никогда не оставит.

Так мы и разошлись. Одиннадцатый по своим делам, а я домой на карантин.

Дни потянулись за днями медленной и скучной обыкновенностью, лишь только во снах я всё ещё сражался с женскими мирами и их порядками, летал на дирижаблях, ставил памятный крест на Фортштадте, воевал с колдунами.

Целыми днями маялся, слонялся, читал, бездумно проглатывая библиотечные книжки. Узнавал и выучивал новые слова. А вечером, пожелав грустному отражению спокойной ночи и интересных снов, ложился в кровать и засыпал.

Во сне снова бился с амазонками и милиционершами. Раздваивал голландские луковицы, летал на ракетах и парашютах, искал тайные клады, продавал капусту с морковкой, покупал мебель и свиные окорока, пил газировку, и снова летал. Только во сне мне было хорошо и легко, а просыпаясь, становился мрачным и нелюдимым, косился на всех подряд и себя самого. Подолгу размышлял о странном гриппе с такими яркими сновидениями.

В конце недели не выдержал и попросил Скефий об одолжении. Ни много – ни мало, о полёте над городом и Фортштадтом с ветерком и на сверхзвуковой скорости.

Одевшись в запретную куртку, помчался навстречу сокровенным грёзам.

Покружившись над Кубанью, над Старой станицей, рванул за Горькую балку, за Кайдалы, собираясь ещё дальше в неизвестные края, в которых текут неведомые реки с судаками и раками, которые манили, манили меня, и доманились.

Где-то на полпути к желанной цели я, вдруг, увидел себя самого, только снова взрослого. Взрослого себя летевшего навстречу и беззаботно кричавшего о чём-то весёлом.

— Здравствуй, половинка! — орало моё великовозрастное и упитанное воплощение.

— Здравствуй, половинка, — успел я откликнуться и сразу же врезался в… В меня?

«Неправильно так. Отвечать нужно: “Здравствуй, четвертинка”. Тоже мне, лётчик. А затормозить?» — подумал я и почувствовал, как снова нестерпимо заныло в груди, а потом кубарем полетел вниз, точно так же, как после нашего с Укропычем бегства из Третьей больницы.

«Всё повторяется? Точно. Всё повторяется!» — перепугался я до невозможности, и чтобы снова не обморозить глаза, крепко зажмурился, а потом закричал Скефию:

— Можно меня затормозить?..

19.11.2012 г.