Громов: Хозяин теней 1 - Екатерина Насута

— Случается, — доктор продолжает осмотр. — Но душа — это не совсем по моей части.

— Долго… я… отсутствовал?

— Отсутствовал? Вполне себе подходящий термин. Около трёх дней. Но…

Он мнётся.

— Что?

— Опухоль разрушается и стремительно. Это не слишком хорошо. Продукты распада отравляют организм. Грубо говоря… а печень и почки ваши и без того в не самом лучшем состоянии. Пока справляются, но…

— Я могу откинуть копыта?

— Именно. Хотя мы стараемся…

— Док… если вдруг… не надо меня откачивать. Могу я бумаги подписать там… или ещё чего?

— Боюсь, вы пересмотрели американских фильмов. У нас всё немного иначе…

— То есть, если пациент не хочет жить, то медицине пофиг?

— Абсолютно. Но могу вызвать психиатра.

— Нет… психиатра не надо. Ленке позвоните.

— Несомненно.

— Как там у вас… — когда говоришь, становится легче. Там, внутри. И главное, отмечаю по ходу, что дышу уже спокойно. Что даже сил хватит, возможно, и сидеть. Потом попробую… что, если так, то я и встать скоро смогу. — С делами. Она говорила, что будет крыло открывать…

— Пока речь идёт о помощи нескольким конкретным пациентам, которую она оплачивает. Отделение и уж тем более крыло — это… довольно сложно.

— Хорошо.

— Что сложно?

— А то… будет чем заняться, когда помру. Она ж не сможет без дела. Или запьёт, или ещё хуже. А так, когда занят, то оно… легче. Понимаете, о чём я?

Как ни странно, но понимал.

— Слушайте… а скажите ей, пусть книг с собой привезёт.

— Каких?

— По истории… там, конец девятнадцатого века, начало двадцатого. Россия. Революция…

Потому что как-то оно одно с другим не стыкуется. В нашей реальности революция случилась в семнадцатом году. Это знаю даже я, от истории далёкий, а там — шестьдесят пятый и никаких революций, но зато царь-батюшка, дворянство и революционеры.

И понять бы, отменилась та, наша, революция вовсе или просто отложилась на некоторое время?

Да и в целом… я ж не соврал.

Если делом заниматься, то оно легче.

Глава 39

Систематический террор, совместно с другими, получающими только при терроре огромное решающее значение, формами открытой массовой борьбы (фабричные и аграрные бунты, демонстрации и проч.), приведет к дезорганизации врага. Террористическая деятельность прекратится лишь с победой над самодержавием, лишь с полным достижением политической свободы [17].

«Манифест-воззвание к трудящимся»

Сесть у меня получилось. Не в тот день, когда я очнулся, но на третий, когда притерпелся и к телу, и к миру, который теперь почему-то вызывал ощущение ненастоящести. Я то и дело принимался щипать себя, трогал подушку, простыни и одеяло. Включал и выключал смартфон, который Ленка оставила вместе с пятеркой пухлых томов. Я искренне надеялся их прочесть, но оказалось, что буквы перед глазами прыгают, а в слова не собираются.

И вообще от чтения болит голова.

Поэтому я попросил читать Ленку. Слушать было всяко легче. Она и читала. Потом читала медсестра. Одна, другая и третья…

И снова Ленка.

— Слушай, Громов… может, я найду кого? Ну, спеца, чтоб он тебе всю эту мутотень коротко пересказал? — предложила она, запнувшись на слове «контрреволюционное движение».

А я подумал и согласился, осознав, что тоже в этих всяких движениях запутался окончательно. Главное, что с революцией понятнее не стало.

Вопросов же прибавилось.

Была в том мире война? Первая мировая? О второй Еремей не упоминал. Про Кавказ вот говорил, но как-то… обыденно, что ли? Как о чём-то понятном и привычном.

А вот о мировой — так нет.

И скорее всего второй не случилось. Может, тогда и первой не было? А значит, и революции… и всё… замерло?

Возможно ли такое?

Профессор, высокий и тощий, похожий на седую цаплю в костюме, был весьма удивлён моим интересом.

— Простите… — сказал он. — Я, признаться, не очень понял, что от меня надо… точнее понял задачу в целом, но частности…

Он носил круглые очочки и острую, какую-то совершенно стереотипную бородку.

— Если я узнаю, для чего вам эта информация, я пойму, в каком контексте её подавать. Рассказывать ли о личностях той эпохи или же сосредоточиться на социальном процессе. Или, возможно, вам интересны некоторые конкретные события.

Павел Вячеславович чувствовал себя неловко и на меня старался не смотреть. Обычное явление. Люди боятся инвалидов и смертельно больных, даже когда болезнь не заразна, всё одно боятся.

Мне не привыкать.

— Скажем… вот… допустим, я решил написать книгу. Фантастическую.

Врать не люблю, но правда, чую, будет выглядеть ещё большим бредом.

— Про параллельный мир. Там магия и всё такое. Но время хочу, чтоб было как вот… в шестидесятые, только без Советского Союза… чтоб, допустим, мировой войны не случилось. Второй.

На меня смотрят устало и скептически. Ну да, где наука, а где — фантастические книги. Но терпят, потому что профессора истории не столько получают, чтоб от частных консультаций отказаться.

— И вот скажите, случилась бы революция, если бы не было первой мировой?

— Интересный вопрос.

Он щипает пальцами свою бородку.

— Сложный… и не поверите, но споры на сей счёт идут давно, едва ли не с момента самой революции.

Он присаживается.

— Мнения разделились… научные, если отставить в сторону тех, кто полагает, будто бы сама по себе революция — результат работы иностранных разведок. В частности английской и немецкой… вы не возражаете, если я пиджак сниму. Жарковато тут…

— Нисколько.

Мне тоже было жарко. Правда, потом жар сменялся холодом, а тот снова жаром. В общем, организм штормило, но к чему пугать славного человека.

— Так вот, лично моё мнение, что война была тем самым костром, который и разогрел котёл империи… образно выражаясь, так…

— Что рвануло.

— Именно, Савелий Иванович. Именно… та война, ныне почти забытая, не только забрала миллионы жизней. Она уничтожила четыре великие империи[18]. И первой среди них стала Российская, где революция завершилась продолжительной и кровавой гражданской войной. И принесла не столько свободу народам, сколько новые потрясения и беды. Хотя…

Он замолчал.

— А если бы её не было, Павел Вячеславович? Революции?

— Я историк, а не фантаст.

— Но всё-таки? Разве вас