Паустовский. Растворивший время - Олег Д. Трушин

20 июня 1963 года, находясь на даче Чуковского в Переделкине, Паустовский, в качестве обещания, сделает в «Чукокколе» короткую запись:

«Хоть и боком пролез в Чукокколу. (Чем и горжусь.) Это – аванс, а полная выдача для Чукокколы будет немного позже».

Но полной «выдачи», как того ни просил Корней Иванович, так и не случится, ни в этот год, ни после.

В январе 1964 года у Паустовского случился новый обширный инфаркт. Между тем складывалось такое впечатление, что он к нему в какой-то степени был готов, ибо само лечение и последующая реабилитация проходили уж как-то совсем обыденно.

А вот что к нему привело, сказать сложно. Уж больно много в последние месяцы было всякого рода переживаний, на которые нельзя было не реагировать. И это очередное отстранение от «Нового мира» тоже не могло не сказаться.

О событиях, случившихся с ним за последние месяцы, Паустовский, ещё находясь в больнице, обстоятельно изложит в письме Делекторской 24 апреля 1964 года:

«Я пролежал в загородной больнице (в Кунцеве) почти три месяца, и, наконец, 30-го – через шесть дней – меня освобождают (“выписывают”, как у нас говорят). После этого ещё месяц (май) я пробуду в санатории, а потом уже – полная свобода.

Мне нужно ещё десять лет, чтобы написать всё, что я задумал. Я почему-то уверен, что успею»359.

Говоря о так необходимых десяти годах жизни, Паустовский не мог не понимать, что здоровье, столь резко «покатившееся с горы», вряд ли даст ему такую возможность. Но верил. Иначе не мог. И эта вера подстёгивалась триумфом первых книг «Повести о жизни» в Америке, Германии, Франции, Италии, Швеции. Подбадривало эти думы и ожидание новой поездки во Францию, Италию.

Его поездка в Англию всё же состоится вопреки настойчивым отговорам врачей. В принятии им такого решения сыграло «притяжение» Англии ещё с юношеских времён, возникшее под впечатлением чтения произведений Диккенса и Скотта. Причём мечта побывать на земле Туманного Альбиона владела Паустовским всегда, и упускать возможность её воплощения было нельзя. Поэтому сентябрьская поездка в Англию, с посещением Лондона, Оксфорда, Эдинбурга, с последующим «заездом» во Францию, явится для него настоящим чудом.

Говоря о Паустовском в контексте времени середины 1960-х годов, так и хочется, не впадая в излишнюю дискуссию, спросить: а каким было это время для Паустовского, как вопреки всему он всё же сумел его перешагнуть? Временем разочарований и потерь? Когда один за другим уходили в мир иной те, кто был ему близок, – Гехт, Всеволод Иванов, Маршак, Ахматова, Эренбург… Неотвратим и близок был и его черёд. А может быть, это было время несбывшихся надежд? Можно согласиться и с этим. Болезнь действительно отняла многое.

А может быть, именно эти годы были даны на осмысление прожитого? Дали возможность подвести итоги?

И в эти годы, вопреки невзгодам, «придавленный» болезнями Паустовский всё же находит в себе силы писать, быть полезным, как это было, к примеру, с редактированием дневников Всеволода Иванова, и подписание письма в защиту молодого ленинградского поэта Иосифа Бродского, осуждённого за «тунеядство» на пять лет спецпоселений. Его будет заботить поиск пропавшего цветаевского камня в Тарусе и увековечивание памяти погибшего в лагере зимой 1938 года поэта Мандельштама.

А ещё он будет по мере сил стараться отвечать на письма молодых авторов, но шумные читательские встречи были уже в тягость, и их он избегал. Кружащую над ним суету жизни он всячески отгонял, пытаясь хоть как-то сохранить силы для самого главного – творчества. Летом 1964 года он всё же начнёт работать над седьмой книгой «Повести о жизни», которую в рабочем варианте условно назовёт «Ладони на земле». О чём она могла быть – читатели так и не узнают. То, что Паустовский успеет в ней написать, «растворится» в её черновиках.

Осенью 1965 года Паустовский приедет в Италию на конгресс Европейского сообщества. И вновь врачи будут бессильны отговорить его от новой, столь рискованной затеи. Их опасения будут вполне основательны! Перегрузки при авиаперелётах были крайне опасны для сердца. Ведь предыдущая поездка за рубеж, в Англию, дала о себе знать менее чем через месяц, «уложив» Паустовского на полгода в больницу с новым инфарктом, к тому же осложнённым обострением бронхиальной и сердечной астмы. Из больницы он тогда выйдет только в конце весны 1965 года. Гарантии в том, что ничего подобного, а может быть и более худшего, не случится и после этого вояжа в Италию, никто дать не мог.

Но он рискнул – поехал, веря в судьбу и очень надеясь на её благосклонность, хотя уже давно поменял свою главную «прописку» с квартиры на Котельнической на больничную койку Кунцевской больницы, свыкаясь с новыми для себя обстоятельствами и условиями жизни.

Ещё в конце 1964 года в стране случилось событие, пусть и не кардинально, но всё же изменившее облик власти, хотя её методы останутся прежними. На октябрьском пленуме ЦК КПСС простым голосованием его делегатов с поста генерального секретаря был освобождён и отправлен в отставку Никита Хрущёв. Так, очень демократично закончилась эпоха Хрущёва, период ярких контрастов, сплетённых из удивительных побед и горьких разочарований, наполненное противоречиями и созерцанием созидательного успеха. Страна стояла на пороге новой эпохи, времени, обещающем быть другим. Эти годы, которые СССР проживёт при новом генеральном секретаре ЦК КПСС – Леониде Брежневе, не без доли юмора названные потом «застоем», Паустовский застанет лишь в самом их разбеге, когда ещё многое сохранится от хрущёвской поры.

В 1965 году Нобелевскую премию по литературе получит Михаил Шолохов за роман-тетралогию «Тихий Дон».

Нобелевская премия за «Тихий Дон» была, безусловно, заслуженной, но уж больно запоздалой – спустя более четверти века с момента выхода романа. Хотя, как известно, Шолохов не раз выдвигался на «нобелевку»!

И всё-таки 10 декабря 1965 года в Стокгольмской ратуше, в её Большом концертном зале, перед королём Швеции Густавом VI Адольфом мог стоять вовсе не Шолохов, а Паустовский. О том, что на этапе выдвижения кандидатура Паустовского на «нобелевку» значилась к декабрю 1965 года одной из приоритетных, не знал только ленивый. Под этими слухами была вполне крепкая платформа. Хотя, понятное дело, предопределить решение Нобелевского комитета заранее никто не мог. Секретность соблюдалась строго!

Внимание к Паустовскому во время его поездки в Италию со стороны прессы было огромным. Чуковский, который в эти дни также был в Риме, отметил в дневнике,