Паустовский. Растворивший время - Олег Д. Трушин

Паустовскому всё же удалось «уговорить» врачей отпустить его во Францию, о чём он, безусловно, мечтал. К тому же в тот год в Париже вышли на французском «Далёкие годы», и Паустовский был несказанно рад. Более того, в одном из французских издательств уже была запланирована публикация всех книг «Повести о жизни».

В преддверии отъезда во Францию, 12 сентября, к Паустовскому обратился Илья Эренбург, возглавлявший в СССР отделение Международного общества Франция – СССР, с просьбой откликнуться на пожелание президента этого общества с французской стороны генерала Пети и члена президентского совета, директора журнала «Франция – СССР» Пьерара, написать статью для ноябрьского номера журнала «Франция – СССР» статью-воспоминания о сорока пяти годах советской власти.

«Наши французские друзья, – пишет Эренбург, – желали бы получить для номера статью крупного советского писателя и просят меня обратиться к Вам…»353

Выбор французов был безупречен.

Паустовский выполнил просьбу Эренбурга.

В то время, когда готовилась поездка во Францию, в Москве 22 сентября, в возрасте сорока девяти лет, умер Эммануил Казакевич, которого Паустовский очень любил не только как писателя, но и как друга. Для Паустовского это была очень тяжёлая утрата, примириться с которой ему было нелегко.

Твардовский, зная об отношении Паустовского к Казакевичу, попросил его написать некролог в «Новый мир», а потом пожалел об этом.

Твардовский, увидев текст некролога, вспылил.

Прочитать его у гроба Казакевича, как о том просил Паустовский, он так и не дал.

Следующим после похорон днём, 26 сентября, Твардовский запишет в своём дневнике:

«Неприятности с Паустовским этим, которого чёрт нас дёрнул просить написать о Казакевиче для “НМ”. Неприятны в этой статейке мелкоостротные штучки, “независимость”, “самый живой из всех живых”, “всё правительство” и “Август” Пастернака в чтении Казакевича. Копийку прислал для прочтения у гроба. Мы, т. е. Воронков[53], я и др., вернее же сказать, я, несмотря на настойчивость Данина[54], даже, м. б., раздражённый этой настойчивостью, отклонил это дело. Будет, возможно, демарш в отношении “НМ”, но бог с ними»354.

И тем не менее некролог с сообщением о смерти Казакевича от имени Паустовского под названием «О человеке и друге» всё же будет опубликован в «Новом мире» № 10 за 1962 год.

Поездка во Францию, которая продлилась почти месяц, в компании с Виктором Некрасовым, Андреем Вознесенским, была очень насыщенной. Она предвосхитила даже те ожидания, которые Паустовский только мог предвидеть. Читательский интерес к его произведениям был ошеломляющим. Многолюдные встречи в парижском книжном магазине «Le globe» были отмечены особой читательской теплотой. Ко всему тому, имели место содержательные, дружеские встречи с Франсуа Мориаком, Андре Моруа, Андре Мальро, Ле Корбюзье. Удалось обговорить и ряд издательских планов. Разумеется, было много экскурсий.

А ещё стараниями французских друзей исполнилась одна давняя, заветная мечта – увидеться с русским писателем Борисом Зайцевым, уже давно проживавшим в эмиграции в Париже.

Впоследствии, когда Паустовского не станет, искренне ценивший его не только как писателя, но и как человека, Борис Константинович будет так вспоминать о той короткой, единственной в их жизни парижской встрече:

«Общие знакомые привезли его ко мне, мы сидели вечером в небольшой моей квартирке, под иконами моей жены мирно беседовали – и то же впечатление, что от писаний: сдержанный и умный, и глубокий человек. Никаких острых тем не трогали. Да если бы и тронули, вряд ли особая разница оказалась бы во взглядах. Расстались дружественно, обменялись книгами с автографами соответственными»355.

В Москве Паустовского ждал другой подарок – сборник «Потерянные романы», который выйдет в Калуге. Сборник получился очень тёплым и душевным и, наверное, стал самой дорогой наградой в год семидесятилетия, с которой вряд ли мог сравниться даже второй орден Трудового Красного Знамени, «пожалованный» Паустовскому ещё в конце мая 1962 года.

«Или лето или мороз»

Хрущёвское время – это не только «оттепель» и освоение целинных земель и первый полёт человека в космос, острая грань войны и мирного разрешения «Карибского кризиса» и развенчание культа личности Сталина, но ещё время нового витка богоборчества в России. Сколько в эту пору было снесено церквей по всей стране, вряд ли можно подсчитать. Сносили даже и те, на которые не поднялась рука местных властей в 1920—1930-е годы! Ну а если и не сносили под корень, так «сдёргивали» кресты, «снимали» купола, перестраивали крыши, и устраивали в них клубы да магазины, зернохранилища и другие хозяйственные постройки, изменяя их облик. Под снос шли не просто храмы, а настоящие памятники архитектуры петровских и допетровских времён, которыми был столь богат Русский Север. Обкомы и крайкомы, дабы угодить своим «патронам», готовы были «выполнить» и «перевыполнить» эту задачу в короткие сроки.

Зимой 1963 года Паустовский, уже привычно пребывая в Ялте, решает послать Хрущёву обращение о недопустимости уничтожения храмов – памятников деревянного зодчества на Русском Севере. Такое обращение было явным риском для его отправителя. Никто не мог предположить, как на него отреагирует генсек.

Но обращение мало было написать! Его ещё нужно было подписать! А это – более трудная задача. За разрешением этого вопроса Паустовский обратился к Чуковскому, который в это время также находился в Ялтинском доме творчества.

15 февраля 1963 года Корней Иванович запишет в своём дневнике:

«В Доме творчества отдыхает Паустовский. Вчера Лида сказала мне, что он хотел бы меня видеть. Сегодня я пришёл к нему утром. Он обаятелен своей необычайной простотой. Голос у него слабый и очень обыкновенный, прозаический, будничный. Он не изрекает, не позирует, он весь как бы говорит: я не праздник, я будни. Дело у него ко мне такое: идиоты, управляющие Карелией, решили уничтожить чуть ли не все древние деревянные церкви. На столе у него фотоснимки этих церквей – чудесных, затейливых, гибнущих. Так и хочется реставрировать их. Подумать о том, чтобы их уничтожить, мог только изверг – и притом беспросветный тупица.

Разговор у нас был о том, чтобы послать телеграмму властям о прекращении этого варварства. Кто её подпишет?

Леонов, Шостакович, я, Фаворский.

Паустовский предложил зайти к нему вечером. Он за это время приготовит текст»356.

Паустовский тогда действительно очень быстро подготовил текст обращения, в котором, в частности, говорилось:

«Деревянные церкви нашего севера построены руками безвестных русских крестьян. Простые наши плотники, талантливые мастера, работая топорами и пилами, иной раз