Русская литература для всех. От Толстого до Бродского - Игорь Николаевич Сухих

– На! Жри… – крикнул он, дрожа от возбуждения, острой жалости и ненависти к этому жадному рабу. И, бросив деньги, он почувствовал себя героем».

Итог рассказа однозначен: авторские симпатии оказываются на стороне Челкаша. Его инстинкт свободы, презрение к бессмысленным небокоптителям оказывается выше, чем мечты о жизни как все деревенского мужика.

«Челкаш слушал его радостные вопли, смотрел на сиявшее, искаженное восторгом жадности лицо и чувствовал, что он – вор, гуляка, оторванный от всего родного, – никогда не будет таким жадным, низким, не помнящим себя. Никогда не станет таким!»

«Маленькая драма, разыгравшаяся между двумя людьми», развертывается на фоне морского пейзажа, описанного Горьким. Подобные описания тоже казались современникам неожиданными и свежими.

И. Бабель, новатор советской прозы 1920-х годов, всю жизнь считавший Горького своим учителем и покровителем, в ранней статье «Одесса» (1916) утверждал, что «в русской литературе еще не было настоящего радостного, ясного описания солнца». Солнечный пейзаж – яркий, красочный, эффектный, праздничный, нарядный – появился только теперь. «Первым человеком, заговорившим в русской книге о солнце, заговорившим восторженно и страстно, – был Горький. Горький – предтеча и самый сильный в наше время». Речь, конечно, идет не о солнце как таковом, а о необычном, броском, радостном изображении мира.

Действительно многочисленные метафоры, послушно выстраивающиеся в ряды, постоянный переход к олицетворениям, энергия нанизывания все новых и новых слов характерны для пейзажных описаний «Челкаша» и создают радостное, праздничное настроение, контрастирующее с мрачной, драматической фабулой.

«Лодка помчалась снова, бесшумно и легко вертясь среди судов… Вдруг она вырвалась из их толпы, и море – бесконечное, могучее – развернулось перед ними, уходя в синюю даль, где из вод его вздымались в небо горы облаков – лилово-сизых, с желтыми пуховыми каймами по краям, зеленоватых, цвета морской воды и тех скучных, свинцовых туч, что бросают от себя такие тоскливые, тяжелые тени. Облака ползли медленно, то сливаясь, то обгоняя друг друга, мешали свои цвета и формы, поглощая сами себя и вновь возникая в новых очертаниях, величественные и угрюмые… Что-то роковое было в этом медленном движении бездушных масс. Казалось, что там, на краю моря, их бесконечно много и они всегда будут так равнодушно всползать на небо, задавшись злой целью не позволять ему никогда больше блестеть над сонным морем миллионами своих золотых очей – разноцветных звезд, живых и мечтательно сияющих, возбуждая высокие желания в людях, которым дорог их чистый блеск».

В подобном антураже не только жадный мужик Гаврила, но и свободный босяк Челкаш кажутся слишком прозаическими. Поэтому вскоре после «Челкаша» Горький пишет рассказ «Старуха Изергиль» (1894), в котором намеченный конфликт обострен и главные герои стали соразмерны пейзажу.

Форма «Старухи Изергиль» – рассказ в рассказе. Неназванному слушателю принадлежат лишь несколько реплик и заставочных повествовательных ремарок. Главная часть текста – три рассказа старухи. В первой и третьей главе она пересказывает легенды, во второй – говорит о собственной судьбе.

Уже начальные заставочные описания демонстрируют огромную разницу между образами мира «Челкаша» и «Старухи Изергиль».

«И сами люди, первоначально родившие этот шум, смешны и жалки: их фигурки, пыльные, оборванные, юркие, согнутые под тяжестью товаров, лежащих на их спинах, суетливо бегают то туда, то сюда в тучах пыли, в море зноя и звуков, они ничтожны по сравнению с окружающими их железными колоссами, грудами товаров, гремящими вагонами и всем, что они создали. Созданное ими поработило и обезличило их», – утверждает повествователь «Челкаша».

А вот начальное изображение человеческой толпы в «Старухе Изергиль»: «Они шли, пели и смеялись; мужчины – бронзовые, с пышными, черными усами и густыми кудрями до плеч, в коротких куртках и широких шароварах; женщины и девушки – веселые, гибкие, с темно-синими глазами, тоже бронзовые. Их волосы, шелковые и черные, были распущены, ветер, теплый и легкий, играя ими, звякал монетами, вплетенными в них. Ветер тек широкой, ровной волной, но иногда он точно прыгал через что-то невидимое и, рождая сильный порыв, развевал волосы женщин в фантастические гривы, вздымавшиеся вокруг их голов. Это делало женщин странными и сказочными. Они уходили все дальше от нас, а ночь и фантазия одевали их все прекраснее».

В «Старухе Изергиль» писательская фантазия отрывается от земли и создает образы не всегда героические, но – грандиозные, масштабные, напоминающие романтических героев с их безудержными страстями и неразличением границ между добром и злом. Этот рассказ – вершина ранней романтической поэтики Горького.

«Славная сказка», «древняя легенда» о Ларре – история преступления и наказания. Герой, рожденный от женщины и орла, «считает себя первым на земле и, кроме себя, не видит ничего». Он убивает девушку, которая отвергла его (этот фабульный эпизод вдруг напоминает пушкинских «Цыган»), и наказывается за свои эгоизм и гордость не смертью, а одиночеством. «Так с той поры остался он один, свободный, ожидая смерти. И вот он ходит, ходит повсюду… Видишь, он стал уже как тень и таким будет вечно! Он не понимает ни речи людей, ни их поступков – ничего. И все ищет, ходит, ходит… Ему нет жизни, и смерть не улыбается ему. И нет ему места среди людей… Вот как был поражен человек за гордость!»

Повествователь, однако, замечает: «Конец рассказа она вела таким возвышенным, угрожающим тоном, а все-таки в этом тоне звучала боязливая, рабская нота». Следовательно, для него своеволие и гордость героя оказываются чем-то неоднозначным, привлекательным.

История «жадной жизни» самой Изергиль – другая версия свободы, свободы любви. Она скиталась по миру, меняла любимых и мужей и в конце концов оказалась в одиночестве, тешащей рассказами о прошлом тех самых молодых мужчин и женщин, новое поколение, о котором упоминалось в начале рассказа.

Третья история «Старухи Изергиль» – легенда о Данко. Он ведет толпу людей из мрачного мира топей и болот в некую сказочную страну, теряет их доверие и, стараясь спасти соплеменников, освещает им дорогу вырванным из груди сердцем.

«Оно пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, и весь лес замолчал, освещенный этим факелом великой любви к людям, а тьма разлетелась от света его и там, глубоко в лесу, дрожащая, пала в гнилой зев болота. Люди же, изумленные, стали как камни.

– Идем! – крикнул Данко и бросился вперед на свое место, высоко держа горящее сердце и освещая им путь людям.

Они бросились за ним, очарованные. Тогда лес снова зашумел, удивленно качая вершинами, но его шум был заглушен топотом бегущих людей. Все бежали быстро и смело, увлекаемые чудесным зрелищем горящего сердца.

И теперь гибли, но гибли без жалоб и слез.