Надвигающийся кризис: Америка перед Гражданской войной, 1848-1861 - Дэвид Поттер

Когда в начале 1857 года Браун начал эту карьеру, он был свеж после почти четырехмесячной «военной службы» в Канзасе, и его цель не была чем-то необычным. В Канзасе было полно вольных бойцов, действовавших с отрядами, которые они собирали сами. Браун был одним из них, и вначале он хотел снарядить и возглавить небольшую военную роту из пятидесяти человек, чтобы продолжать сражаться в битвах, которые тогда велись на территории. Возможно, его собственный опыт участия в канзасских разборках и убийство его сына Фредерика сторонником рабства укрепили его цель, а возможно, к тому времени у него появилась idee fixe, не связанная с обычными эмоциями. Как бы то ни было, люди, выступавшие против рабства на Востоке, оказали ему весьма ограниченную финансовую помощь, когда он впервые переехал в Канзас в 1855 году, и теперь у него возникла идея обратиться к этим же источникам за поддержкой в своём проекте. Он получил два письма от Чарльза Робинсона, «губернатора» Канзаса, выражавшего благодарность за «ваши быстрые, эффективные и своевременные действия против захватчиков наших прав» и призывавшего всех «поселенцев Канзаса» «оказать капитану Джону Брауну всю помощь, которая может ему понадобиться для защиты Канзаса от захватчиков и преступников».[658] Вооружившись этим, он отправился на Восток в октябре 1856 года. В Чикаго он встретился с членами Национального комитета Канзаса; в Огайо Салмон П. Чейз снабдил его письмом с общей похвалой; а в Спрингфилде, штат Массачусетс, он получил рекомендательное письмо к Франклину Б. Сэнборну, молодому школьному учителю и борцу против рабства в Бостоне, имевшему хорошие связи. Он прибыл в Бостон 4 января 1857 года.[659]

Приём Брауна был огромным личным успехом и большим финансовым разочарованием. Элита Бостона была глубоко идеологически привержена делу свободы в Канзасе и, вероятно, чувствовала некоторую вину за то, что большая часть их поддержки была просто риторической. Поэтому они были готовы обожествлять настоящего боевого человека Канзаса, и Джон Браун идеально вписался в эту роль своим мрачным молчанием, выражением презрения к словам, а не к делу, и своей живописной одеждой пограничника, включая нож-бауи в сапоге, который он отобрал у известного прорабовладельческого бушвакера. Это был человек, за которым охотились его враги, который всегда ходил вооруженным и по ночам баррикадировался в своей комнате даже в Бостоне. Сэнборн, молодой школьный учитель, был совершенно очарован и стал его учеником; он взял Брауна к доктору Сэмюэлю Гридли Хау, известному на всю страну своей работой со слепыми и другими благотворительными акциями, и Теодору Паркеру, возможно, самому выдающемуся священнослужителю в Соединенных Штатах. Очень скоро Браун познакомился со многими выдающимися деятелями Бостона: Амос А. Лоуренс, текстильный магнат; Джордж Л. Стернс, ещё один человек с собственностью; Томас Вентворт Хиггинсон, молодой унитарианский священник из семьи браминов; доктор Сэмюэл Кэбот, Уэнделл Филлипс, Уильям Ллойд Гаррисон (чья доктрина непротивления препятствовала близким отношениям с Брауном), а чуть позже Генри Дэвид Торо и Ральф Уолдо Эмерсон (в обоих домах которых Браун останавливался в качестве гостя), а также Бронсон Олкотт.

Жесткая угловатость осанки, манер и речи Джона Брауна напомнила высокограмотным бостонцам некоторые знакомые литературные, исторические и библейские образы. Браун был вождем горцев, кромвелевским ковенантером, ветхозаветным пророком. Они видели в нём по природе и инстинкту человека действия, начисто лишённого артистизма и риторики, и совершенно не чувствовали, что он в некотором смысле был большим художником и человеком слова, чем любой из них. Он романтизировал себя не меньше, чем другие, и, хотя не был широко образован, осознавал значимость вождей и пророков горцев как моделей для своего образа и как альтернативных личностей для Джона Брауна, чья прежняя личность была дряхлой и неудовлетворительной. Природа Джона Брауна, как зеркало перед искусством, покорила литераторов своей непревзойденной «естественностью». Так, Торо видел в нём человека «редкого здравого смысла и прямоты речи», а Бронсон Олкотт писал с трансцендентной точки зрения: «Я привык определять темперамент людей по их голосам — его голос был сводчатым и металлическим, выдавая подавленную силу и неукротимую волю». Эмерсон сделал его практически благородным дикарем: «Пастух и скотовод, он изучил манеры животных и знал тайные сигналы, с помощью которых животные общаются».[660]

В личном плане Браун в Бостоне имел успех. Бостонские интеллектуалы приостанавливали свои обычные критические способности, когда дело касалось его, и в конечном итоге это приостановление должно было иметь серьёзные последствия. Но хотя они идеализировали его и принимали в своих домах, они не собрали для него много денег. После того как провалилась попытка получить для него 100 000 долларов по решению законодательного собрания Массачусетса, ему пришлось довольствоваться небольшими подарками — немногим лучше подачек — и условным обещанием Джорджа Стернса выделить 7000 долларов на пропитание ста добровольцев-регуляров, если возникнет необходимость призвать это число на службу в Канзас.[661] По мере того как поступали ограниченные пожертвования, он все чаще чувствовал себя вынужденным вернуться на территорию и заняться прямыми действиями, которые, как предполагалось, были его сильной стороной. Поэтому к июню он отправился на запад, в Айову, а в ноябре снова перебрался в Канзас.

Канзас в ноябре 1857 года сильно отличался от территории, которую он покинул в октябре 1856 года. Роберт Дж. Уокер сменил Джона В. Гири на посту губернатора, боевые действия утихли, а сторонники свободы получили большинство в новом законодательном собрании благодаря решительным действиям Уокера по уничтожению фальсифицированных результатов выборов. Партия против рабства ничего не выиграла от возобновления пограничных войн. Они с неприязнью вспоминали о том, что Браун сделал в Поттаватоми (чего не знали бостонцы); они считали его нарушителем спокойствия; и они явно не приветствовали его возвращение. Браун понял, что Канзас — не место для него, что его карьера канзасского партизана подошла к концу, и покинул территорию менее чем через две недели, вернувшись на свою базу в Таборе, штат Айова.[662]

В этот момент Браун столкнулся с трудным и судьбоносным решением. Он должен был либо отказаться от роли борца с рабством, признав очередной провал, либо переосмыслить свою миссию. Свой ответ он дал в Таборе в конце ноября или начале декабря девяти мужчинам, которые сопровождали его туда. Он сказал им, что его конечным пунктом назначения является штат Вирджиния.[663] Это, должно быть, стало для них шоком, и некоторые из них были настроены возразить, но гипнотическое красноречие Брауна покорило их.

На первый взгляд может показаться, что Браун ухватился за виргинский план как за отчаянную