Карл VII. Жизнь и политика - Филипп Контамин

Эмонд Галле даже был удостоен аудиенции у Генриха VI. Согласно его показаниям, в феврале 1456 года король Англии вызвал нескольких своих баронов "в Палату Общин Парламента, которая в то время заседала в упомянутом местечке Вассемайстр [Вестминстер], чтобы узнать, согласны ли они предоставить то, о чем он просил их и раньше, то есть 5.000 лучников на один год службы". Когда парламентарии поинтересовались, кто будет возглавлять эту экспедицию, то Генрих ответил, что это будет он сам, "в сопровождении величайших представителей своей крови"[613]. Реакция присутствующих была или должна была быть восторженной. Вторжение можно было бы организовать в августе или сентябре 1456 года, после сбора урожая, что позволило бы легко обеспечить армию провизией на месте, как и предлагал герцог Алансонский. Но во время второй аудиенции по этому вопросу предложения короля были не столь однозначны. С одной стороны, он предлагал предварительно примирить герцога Алансонского и Карла, графа дю Мэн, и это при том, что первый был яростным врагом второго, чьему фавору у Карла VII он завидовал, и кто был его bête noire (больной мозолью)[614]. С другой стороны, Генрих VI заявил, что если ему когда-нибудь придется вести войну, то не против своего "дорогого дяди", короля Франции, с которым он хотел бы заключить "добрый мир" и от которого ожидал помощи в восстановлении мира внутри страны, а против герцога Бургундского, который, несмотря на свою клятву, бросил его без всякой причины (намек на разрыв англо-бургундского союза после Аррасского мира в 1435 году). Во время третьей аудиенции, почти накануне ареста герцога Алансонского, король Англии заявил Эмонду Галле, что он "очень рад, что принц Франции имеет такое большое желание […] угодить своему королю", добавив, что "в конце концов" англичане сделают то же самое по отношению к нему[615].

Из всего этого следует, что ловко сформулированные "махинации" герцога Алансонского гладко выглядели лишь на бумаге. Помимо его политической изоляции и серьезных оговорок с английской стороны, его главной слабостью было то, что он мог действовать только в тайне, не только для того, чтобы не спровоцировать реакцию короля, но и, возможно, прежде всего потому, что, каковы бы ни были претензии французов к Карлу VII, очень немногие, в том числе и в Нормандии, были бы рады новому английскому вторжению, даже если оно будет сопровождаться добрыми заверениями и цивилизованным поведением солдат. Англофобия — инстинктивная англофобия — была тогда самым распространенным явлением в среди подданных короля Валуа. Поэтому герцог Алансонский мог действовать только как заговорщик, клятвопреступник и предатель.

Информация, полученная Карлом VII относительно намерений англичан, могла лишь усилить его опасения. В апреле 1455 года перед Большим Советом, собравшимся в Бурже, предстал греческий рыцарь Николай Агало, рассказавший, что в сентябре предыдущего года он побывал в Англии с целью получить помощью против турок. Из встреч с различными магнатами у него сложилось впечатление, что никто в Англии не желает мира с Францией: "Они хотят собрать армию, чтобы отомстить французам, которые отняли у них их много земель". Однако он добавил, что их не следует сильно опасаться, поскольку у них сильные разногласия и нехватка денег[616].

Но какой орган судебной власти должен был судить герцога Алансонского? В апреле 1457 года Карл VII задал ряд вопросов Парижскому Парламенту, на которые были даны следующие ответы: 1. Поскольку герцог был пэром Франции, его должен был судить суд, в котором заседали бы не только "древние" пэры (шесть церковных и шесть светских, но в то время, принимая во внимание последовательное поглощение королевским доменом большинства светских пэрств, оставался только один пэр, а именно герцог Бургундский и он же граф Фландрский, который иногда претендовал и на третье пэрство по своему графству Артуа), но и новые люди, "имеющие пэрское звание"; 2. Пэры должны быть вызваны, и если они явятся, то должны лично присутствовать в суде, а если не приедут, то король не обязан из-за этого откладывать суд, если же они пришлют своего представителя, то этот человек не должен быть "принят", поскольку пэр обязан присутствовать лично; 3. Можно ли вести процесс без личного присутствия короля, ведь если бы это было признано необходимым, не означало бы это поставить его и его преемников "в зависимое положение" и подорвать его авторитет? Ответ на этот вопрос таков: прецеденты свидетельствуют о присутствии короля в суде, но не во время предварительных заседаний, а при "принятии промежуточных или окончательных решений", поэтому при суде над герцогом Алансонском это было бы "весьма целесообразно, уместно и разумно", но если король не сможет лично присутствовать по причине, связанной с государственными делами, то лучше отложить суд, чем назначить кого-то другого вместо него[617].

Таким образом, независимо от своего желания, Карл VII был практически вынужден судить герцога Алансонского судом пэров, причем он должен был присутствовать на нем лично, по крайней мере, в решающие моменты процесса. Можно предположить, что король хотел бы получить иной ответ, который позволил бы ему избежать этого торжественного, но в то же время обременительного проявления королевского величия, а также дал бы ему больше свободы в принятии окончательного решения. Он мог ожидать, что, используя все формальности, пэры Франции, в силу личной солидарности, не колеблясь, заявят свои "протесты", в смысле помилования, конечно.

Существует несколько версий, с небольшими расхождениями, относительно "формы и основ суда Парламента", который состоялся в Вандоме 28 августа 1458 года. Любопытно, что наиболее полный и достоверный список присутствовавших, содержащий 131 имя, содержится в отчете, предназначенном для ветерана франко-английских войн, Джона Фастольфа[618]. Надо сказать, что мероприятие приняло международный масштаб. Это число почти совпадает с числом 133 персонажей, изображенных на знаменитой миниатюре Жана Фуке или художника его школы, которая изображена на фронтисписе книги Джованни Боккаччо О несчастиях знаменитых людей (De casibus virorum et feminarum illustrium) в переводе Лоренцо де Премьфорте[619]. Подавляющее большинство этих персонажей были, так или иначе, чиновниками короны и советниками Парламента, поскольку не могло быть и речи о том, чтобы они уклонились от вызова, если это было угодно их государю. Что касается церковных пэров, то на суд явились все шесть (архиепископ Реймса, епископы Лаона, Лангра, Бове, Шалона и Нуайона), но только четыре епископа представляли другие епархии, хотя тогда во Франции их насчитывалось девяносто четыре[620]. Из принцев и великих сеньоров, находившихся рядом с Карлом VII восседавшем "на своем королевском троне" украшенном в флер-де-лис[621], упоминаются, одиннадцатилетний младший сын короля Карл Французски, два герцога (Орлеанский и Бурбонский) и восемь графов (Ангулемский, Мэнский, Э, Ла Марш, Фуа, Вандомский, Лаваль и Дюнуа). Среди этих десяти герцоги Орлеанский, Бурбонский, графы Ангулемский и дю Мэн уже были пэрами, а Карл д'Артуа, граф д'Э, и Гастон IV, граф де Фуа[622], были возведены в достоинство пэров именно по этому случаю. В то время во Франции формально насчитывалось восемнадцать герцогов, включая трех церковных (архиепископ Реймса, епископы Лаона и Лангра), и восемьдесят шесть графов, включая трех церковных (епископы Бове, Нуайона и Шалона), которые были должны "по особому дарованному королем праву присутствовать на коронации в городе Реймс,