При свете зарниц - Аяз Мирсаидович Гилязов

получится, но кто у нас сможет сшить такую дорогую вещь? Испортят только! Вот раньше шила старухам жена Гумера Мохалиля. Шила – и как влитое, бывало, сидело… Такое платье, как крылья, только вперёд звало. Идёшь – оно само ведёт.А сейчас скулёмают – насмешка над старым человеком получается. То ли платье, то ли мешок. Один позор! А Мохалиля умела, искусница была…»

От Мохалили лёгкая, быстрая вязь слов бежит к её мужу, кривому Гумеру, и к его ухоженному огороду с огурцами каждый по полметру; от огурцов – к приметам, обещающим холодную зиму; от холодной зимы бойкие слова приводят к посиделкам, которые нынче беднее прежних, старинных, хотя ребята приезжают на мотоциклах, петь не поют, девушек конфетами не угощают; от девушек речь перескакивает на Минслу, у которой вместо живота безмерная кадушка и которой ветром второго ребёнка надуло; от Минслу же – к бабке-повитухе Хаернисе; от Хаернисы – к её мужу, который пропил на базаре тележные колёса; потом ещё к кому-то и к чему-то, и про Бибинур, заведшую этот разговор, увлёкшую им других, в магазине забывают. Асмабикэ, сама того не замечая, берёт из рук старушки ситец, прячет его подальше от глаз людских…

Бибинур теперь как будто бы и нет в магазине, и те, кто заканчивает свои покупки, уносят с собой домой что-нибудь из этого разговора: кто про Минслу, кто про мужа Хаернисы и так далее… Вновь же приходящие женщины вклиниваются в нить разговора с какого угодно момента, ибо всё в деревне, что в ней было и есть, что происходит в эти минуты – у каждого на глазах и в памяти, все обо всём осведомлены и ничего не забывают, хранят, передают из поколения в поколение, столь же прекрасно знают все о бедности Бибинур и о том, что на отрез денег у неё просто нет. Но после того, как Бибинур заканчивает тщательный осмотр тканевых отрезов и всякой другой мелочи на полках, она непременно в каждое своё посещение магазина покупает коробку спичек. В покупке спичек нет ничего предосудительного, к тому же в магазине они никогда по переводятся, да и цена подходящая – всего одна копейка – вот Бибинур и покупает их. Не с пустыми же руками уходить отсюда! Правда, в запечье, в ящике из-под посылки, пришедшей восемь лет назад, у ней скопился изрядный запас спичек, но ведь в хозяйстве нельзя без огня, а за печкой сухо, спички там не гниют и не сыреют, когда ни чиркни, всегда сразу зажигаются – и пусть себе хранятся. Места не пролежат!

В глубоком кармане изношенного платья у неё всегда есть спички, носит она их завязанными в платок – чтобы не брякали – сразу две коробки и иногда даже дарит кому-нибудь из повстречавшихся одну из них. «Пускай пользуются моей добротой!» – думает она с удовлетворением.

Следует, пожалуй, упомянуть ещё об одном важном обстоятельстве… После возни с новой материей от рук очень долго не отходит приятный запах, этим запахом пропитывается даже одежда, и, таким образом, в магазине старая одежда как бы обновляется. Бабушка Бибинур давно это заметила…

Сегодня же она не задержалась у входа, не стала тратить время на пустые слова, ибо намерение её было крепким, цель – твёрдой. И в руке свёрнутые девятнадцать рублей. Очень давно она не появлялась на людях с таким количеством денег. Это ведь немалые деньги для понимающего человека! Кто бы, например, со стороны спросил у бабушки Бибинур, что можно купить на девятнадцать рублей, – она бы подсчитала лучше всякой электронно-вычислительной машины! На девятнадцать-то рублей?! Ого, на них килограммы и килограммы сахару, крупы, растительного масла можно купить! Сама Бибинур до смерти любит посыпанный сахарным песком пирог с рисом и для себя одной изредка печёт такой пирог величиной с ласточкино гнездо, но зато как печёт!.. Ни крошечки пищи не загубит она зря, ни крупинки сладкого песку не упадёт на пол. Даже обсосанную, обгрызенную косточку ей жалко бывает выбрасывать. Лучше собаке отдать. И года два назад, по осени, она приручила какую-то заблудившуюся сучку. Карабай была её кличка. Одну зиму с лета до весны кормила эту псину, была та ненасытной, как настоящая обжора, а когда подошло время цветения черёмухи, собака пропала. Бибинур, переживая, пошла к Галикаю.

– Моя Карабай куда-то исчезла, – сказала она с тревогой.

– Не видел, – ответил старик-охотник.

Бибинур, конечно, поверила ему, стала ждать, надеялась, но собака так и не появилась…

– Асмабикэ! Асмабикэ, тебе говорю!

– Да, бабушка Бибинур…

И Зухрабану, и продавщицы, и стоящие у прилавка женщины с той самой минуты, как Бибинур появилась в магазине, знают, что она попросит спичек, и поэтому в глазах у них весёлые, лукавые искры пляшут, от желания смеяться, наверно, щекотно в горле.

Под их взглядами Бибинур несколько заколебалась, снова припомнив, что ведь очень много в её домашнем хозяйстве «дыр», куда нужны деньги… Что делать?… Но сегодня не может не взять она от того самого кумачового куска! Деревня велика – и кто-нибудь зайдёт, прямо на глазах заставит отрезать от него… Резали на гроб Джихангиру, а теперь кто-нибудь попросит на радость себе… Опередит.

– Асмабикэ! – голос её задрожал.

– Да, говорю же я, да! – продавщица, едва сдерживая смех, прикрыла свой крошечный рот белой, как сливки, рукой и, проходя, нарочно задела коленом фанерный ящик со спичечными коробками – так, что те загремели. Зухрабану же начала дребезжать, как скатывающееся с горы дырявое ведро: «Хи-хи-хи, у неё спички кончились!..»

«Как они могут так легко смеяться? – закручинилась её горемычная душа. – Ведь только вчера его похоронили. Вчера. Как можно смеяться?!»

Теперь-то уже остановить её было невозможно:

– Асмабикэ, Сабантуй подходит, а я всё в своём старом платке хожу.

У продавщицы близко посаженные к её носику-пуговке масляные глазки открылись шире обыкновенного:

– Платок?

– Да. Новым платком повязаться захотелось.

– Есть, бабушка Бибинур, есть платки что надо!

При этих словах продавщицы Бибинур оглянулась было гордо на Зухрабану, но сестры и след простыл. Когда только успела выскользнуть из магазина!

– Белый дать или цветастый? – спросила Асмабикэ.

– Нет, ты отрежь мне на один платок вот от этого красного кумача.

– Бабушка Бибинур, к лицу ли будет? Красное больше молодёжь носит.

Асмабикэ теперь уже не знала, смеяться ей или не смеяться:

– Вот замечательный французский платок, и стоит он недорого. Себе оставила, но для тебя не жалко. Носи на здоровье!

Платок и впрямь так радужно переливался, что трудно было глаза от него отвести, однако Бибинур отрицательно покачала головой:

– Ты мне