При свете зарниц - Аяз Мирсаидович Гилязов

– Да, – согласно покивала головой Бибинур.

Жена Вэли коротко спросила её:

– Заночуешь?

– Нет, – опять отказалась Бибинур. – Благодарствую. Женщина одна, с нашего конца, собиралась ехать показываться в больницу. Поутру. Просила меня за малыми детьми присмотреть…

– Далеко ведь.

– Не привыкать пешком ходить!

– Ночь…

– Ночь как раз для горемыки: слёз никто не увидит… Нет, правда, не боюсь я.

Хозяева не стали больше настаивать. Дед Вэли, снова взяв вруки тяжёлую палку, проводил её до околицы. Сказал на прощание:

– Спасибо тебе за память о моём сыне.

– Хороший был он человек.

– Хороших людей много.

– Он был лучше других…

– Будешь когда мимо идти, не обходи наш дом стороной, захаживай.

– Зайду, – пообещала Бибинур.

Очень высоко, меж ночных звёзд, с тихим гулом самолёт пролетел. Пугая Бибинур, о её щёки ударялись бабочки-полуночницы. Где-то петух прокричал, заставив своим пением вспомнить о домашнем тепле. И Бибинур прибавила шагу. Хоть и хвасталась до этого, а в глубине души таилась боязнь. Можно было, разумеется, и заночевать, никто из женщин не собирается в больницу ехать – этот предлог Бибинур за чаем выдумала. Но заночевать – значит, раздеться пришлось бы. А чтобы раздеться у чужих людей – она и в мыслях не держала… Хотя бельё на ней чистое, моется она постоянно, грязи на теле не выносит, но вот нижняя рубашка изрядно залатанная, да и на штанах латка на латке… Как же тут раздеться в чужом-то доме, на людях?! Нет, не хотелось ей принимать стыд из-за латаных штанов…

И думая об этом сейчас, она только тяжело вздохнула… Подобрала повыше подол, заткнула его за пояс. Пыль скрипела под разношенными сандалиями.

При входе в лес страх её усилился, шаг ускорился. «Проклятые заплаты, – опять посетовала она, – ведь можно было бы переночевать, люди уговаривали, а утром уйти после горячих блинов с тёплым молоком!»

У бабушки Бибинур давно уже не было ни коровы, ни тёплого молока, ещё одна целая жизнь прошла с тех пор, когда осталась она без медного тульского самовара, уже забылись и те времена, когда гостьей сиживала в застольях, и уже многие годы к ней самой в дом не приезжали никакие гости…

Весна дождливой выпала, из ямы, что обычно к Сабантую давно пересыхала, оказывается, ручей на дорогу бежал, и она, не подозревая о нём, в темноте ступила прямо в воду, ноги тут же промокли насквозь. Когда, склонившись, отжимала носки, совсем неподалёку услышала злобный собачий лай. Собак было несколько, яростно лаяли они на разные голоса, захлёбываясь и вторя друг дружке. Бибинур перескочила ручей, не стала обуваться и босиком быстро-быстро засеменила по холодной росистой траве в сторону своей деревни – подальше от опасного места…

3

Хотя и натерпелась страху, пока шла, но семь вёрст для привыкших к ходьбе ног разве расстояние? С первыми красками зари Бибинур была уже в Аксыргаке и даже успела вздремнуть. Да и что такое сон одинокой старухи: только легла – уже и встала! Подмела пол, с одним ведром по воду сходила, под дворовым навесом, где раньше козу доила, теперь у неё распиленные-колотые дрова хранятся, увидела, что поленница обвалилась. Ну, конечно, поправила, сложила её, как следует. И меж делами раза два к магазину успела наведаться. Но ведь никогда не откроет вовремя торговую точку лентяйка Асмабикэ! В молодости, вспомнить, скромная девчушка была, и стоило выйти замуж за бригадира – вмиг испортилась: полон рот золотых зубов, в ушах тоже что-то сверкает, а уж поперёк себя расплылась – жутко смотреть! И спит на ходу. А попробуй – сделай ей замечание! Вообще к магазину не подойдёшь.

«Надо новую нижнюю рубашку и новые штаны купить», – решилась (не без большой внутренней борьбы, само собой) Бибинур.

Были у неё спрятанные под матицей хрустящие девятнадцать рублей. Пенсия за последний месяц. Двадцать рублей, как положено, получила, но рот-злодей позарился на сладкое: на рубль конфет в фантиках купила…

Для этих девятнадцати рублей уже сорок раз продуманные, строго определённые назначения есть, очень даже есть! По осени нужно половицу одну поменять, совсем прогнила она, прогибается, трещит, того и гляди обломится. В одном углу солома на крыше сгнила, и всю эту весну с потолка «кап» да «кап», и дождь когда – чугунки да кастрюли подставляй. А коли вода сверху протекает – внутри дома воздух сырой, от гнилого запаха тошнит. И хоть совсем, на всей крыше, не удастся заменить солому, однако тот угол починить-поправить надо. Ещё хватит ли этих девятнадцати рублей?

Что поделаешь, хоть всю жизнь в колхозе проработала, и за лошадьми ходила, и дорогу строила, везде успевала, чего и мужик не сделает – безотказно выполняла, особенно в войну – всё равно пенсию только двадцать рублей положили. Пошла бы с жалобой в правление, да у Галикая, который всю жизнь в кузне железо ковал, тоже пенсия лишь двадцать рублей! Так постановили – так дают…

– Эй, Бибинур, ты не жалуйся. Деньги только портят человека, – говорит Галикай, показывая в улыбке два сломанных жёлтых зуба. – Вон в соседней деревне мой ровесник Минач на пенсию вышел, и что думаешь?… Шестьдесят семь получает! Ибо у них совхоз! Колхозное железо, видно, мягче совхозного было! Смирись и живи себе…

Галикаю можно улыбаться: он при женатом сыне, сноха в доме… Да и сам не сидит сложа руки – на охоту, на рыбалку ездит, бывает, что не с пустыми руками возвращается. Ещё бездомных собак стреляет – тоже прибыль. Сам дубит, выделывает кожу, малахаи шьёт, они, особенно среди стариков, нарасхват… Такой в делах проворный, что, оставив свою допотопную кузню, к современности хотел было приспособиться – взялся телевизоры да радио чинить. Однако после того, как у одних кинескоп взорвал, у троих радиолампы напрочь сжёг – бросил это ненадёжное ремесло, теперь даже вспоминать про свои «ремонтные» занятия не любит. С Бибинур же поделился: «Боюсь я браться, там всё на электричестве, чуть заболтался, недоглядел, и как обугленныйпенёк станешь!..»

Вообще-то они всегда находят общий язык, любят поговорить друг с другом, и только за день до председательских похорон изливал он ей душу.

– Эх, Бибинур, нынешние пенсионеры должны быть на особом счету, – полушутя, полунасмешливо говорил он. – Да ведь многое почему-то не берётся в расчёт. Нынешние старики – ведь это исторические люди, это герои, которые всё, что имели, в поте лица наживали – всё безоглядно в колхоз отдали. На новую дорогу тем самым жизнь повернули. А попробуй ты сегодняшнего