Церковь плененная. Митрополит Никодим (1929-1978) и его эпоха (в воспоминаниях современников) - Барабанов

В воскресенье утром поезд застывает у перрона. «А с платформы говорят: это город Ленинград». Но мне не до поэзии: надо обойти знакомых и предупредить о своей опале. Уже по привычке перепроверяюсь: «хвостов» нет, у наружников выходной.

Но агентурная работа идёт круглосуточно, и в понедельник с утра капитан Зимаков начинает допрос с упрёка: «Мы дали Вам время на размышления, а вместо этого Вы бросились предупреждать своих дружков!». (Значит, здесь, в Питере, кого-то крепко прижали, и теперь этот некто – перевербованный двойник-подстава.) Об отрыве от слежки ни слова: официально её как бы и не было.

Постепенно переходим к главному: откуда изъятая литература? Начинаю с «домашней заготовки» и «вешаю лапшу на уши»: знакомый жил летом в моей комнате, и бо́льшая часть изъятого – от него. Капитан «делает стойку»: «Где проживает в настоящее время?»

– В Петах Тиква.

– Что за город? Где это?

– Недалеко от Иерусалима.

Пауза. Кротко смотрю на Зимакова: мол, свяжитесь с израильскими спецслужбами, пусть Шин Бет с Моссадом изловят злостного антисоветчика и в наручниках, спецрейсом, этапируют его в Питер – для очной ставки.

«Еврейский вопрос» был единственной проблемой, в которой советские власти были готовы и способны пойти на уступки. Они не желали отказаться от экспансионистских устремлений и были неспособны (пока) осуществить либерализацию режима. А вот предложить выезд евреев в обмен на отказ Соединённых Штатов от программы развёртывания в космосе системы стратегической обороны представлялось заманчивым и вполне реальным. И, будучи опытными политиками, советские руководители проявляли, с одной стороны, трогательную заботу о том, чтобы в их стране сионистское движение полностью не погасло, – тогда нечем было бы торговать с Западом, а с другой – внимательно следили, чтобы национальное возрождение евреев не вышло из контролируемых берегов – тогда трудно было бы им управлять. Их устраивало еврейское национальное движение в полузадушенном состоянии [424] .

– Так, предположим. Вот Вы сказали – «большая часть». А от кого получено остальное?

– От другого сокурсника по университету.

– Что, он тоже в Израиле?

– Нет, он никуда не уезжал.

– Где живёт?

– Жил. Скончался во время военных сборов летом 1967 г. Кстати, его отец – сотрудник КГБ.

Зимаков вне себя от гнева.

– Что Вы делаете из нас идиотов! Один умер, другой в Израиле!

– Нет, почему же? Есть ещё один человек, он живёт в Ленинграде. У него я взял машинописный акафист святителю Николаю Чудотворцу – его тоже изъяли при обыске.

– Адрес! Имя!

– Я не хотел бы называть его: он старый больной человек.

– Нет, Вы его нам назовёте!

Поломавшись минут пять для вида, изображаю на лице «муки совести» и «сдаю» дедушку: «Записывайте адрес!».

– Вот так бы сразу. Теперь мы видим, что Вы искренни с органами. И что же, думаете, мы – кровожадные палачи? Что сейчас поедем и возьмём этого дедушку за одно место?

Ну вот, кажется, и все: «конфискат» «разбросал» грамотно, и «следаку» помог «сохранить лицо» – «дал сломать себя на дедушке». Теперь ему будет что написать в «рапорте по начальству». Ситуация тупиковая: допрошенного вроде бы надо сажать, но случай неординарный: Владыка Никодим незримо прикрывает меня своей «широкой спиной». Да и статью вменить трудновато: «факт наличия, изготовления или распространения» не доказать, а «хранение», хотя и «аморально», но неподсудно.

16 сентября 1966 г. Указом президиума Верховного Совета СССР была введена статья 190–1, предусматривавшая три года лагерей за «систематическое распространение в устной форме заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно изготовление или распространение в письменной, печатной или иной форме произведений такого же содержания».

Формально отличие этой новой статьи от ст. 70 – «агитация или пропаганда, проводимая в целях подрыва или ослабления советской власти, распространение в тех же целях клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно распространение, либо изготовление или хранение в тех же целях литературы такого же содержания» – заключалось в умысле. По 70-й обязателен умысел на подрыв или ослабление советской власти; по 190–1–умысла не требовалось, и круг возможных преследований расширялся. А внешне всё было благопристойно: запрещалась не свобода слова или печати, а только клевета – в каком же государстве дозволено клеветать?

Однако статья эта обеспокоила всех настолько, что группа писателей, академиков и старых большевиков обратилась в Верховный Совет с просьбой не принимать эту поправку к Уголовному кодексу. В числе подписавших это письмо были даже такие известные люди, как композитор Шостакович, академики Астауров, Энгельгардт, Тамм, Леонтович, кинорежиссёр Ромм, писатели Каверин и Войнович. Тогда же впервые появилась подпись А.Д. Сахарова.

Письмо было составлено в осторожных выражениях и указывало лишь, что эти новые статьи «противоречат ленинским принципам социалистической демократии», «допускают возможность субъективной оценки, произвольного квалифицирования высказываний» и могут быть «препятствием к осуществлению свобод, гарантированных Конституцией». Ответа никто из подписавших не получил, и в конце декабря 1966 г. Указ был утверждён Верховным Советом [425] .

Впрочем, при сильном желании, обходились и без доказательств. Вот отрывок из воспоминаний «диссидента» Георгия Ермакова, который «подрывал Советскую власть».

– В обвинении формула моего преступления звучит так: «Пропаганда и агитация с целью подрыва существующего строя». Скажите, кого я всё-таки «пропагандировал и агитировал»?

Прокурор Катукова смешалась:

– Ну, например, секретаршу редакции, которая первой читала вашу писанину, и вообще сотрудников отдела писем…

– Но ведь Уголовный кодекс не предусматривает наказание за отправку в определённый адрес писем с рассуждениями, вопросами и прочими мыслями автора…

На это замечание ни прокурор, ни следователь не нашлись что ответить. Срочно отправили подследственного в камеру. И потом не вызывали недели две. Судя по всему, готовили достойную отповедь. Наконец вызвали:

– Так вот, Ермаков, Вы сами себя сагитировали против Советской власти, что и подтверждается материалами следствия.

– Ну если я сам себя сагитировал, то готов самого себя и взять на поруки, переагитировать в обратном направлении и представить Советской власти в своём лице полноценного гражданина.

Лепетунов буркнул:

– Суд разберётся.

Суд разобрался: четыре года лагерей строгого режима [426] …

Впрочем, был и другой вариант: спецпсихбольница – как раз напротив Большого дома, на другом берегу Невы: улица Арсенальная, дом 9.

Ленинградская спецпсихбольница находилась (и находится) в здании бывшей женской тюрьмы, рядом со знаменитыми «Крестами». Здесь, как и в обычных