Наследие Рима. Том 2. Kрестовые походы - Олег Николаевич Слоботчиков

поскольку в Иерусалиме их материнский дом, Храм Соломона, был возвращен исламу, но, что гораздо более серьезно, Патриарх Герольд наложил интердикт на священный город, жест, который поставил бы Фридриха и его сторонников в морально неприемлемую ситуацию.

Мало того, что тамплиеры отказались признать Яффский договор (что вполне объяснимо, поскольку в Иерусалиме их материнский дом, Храм Соломона, был оставлен исламу), но, что гораздо серьезнее, патриарх Герольд наложил интердикт на священный город, жест, который поставит Фридриха и его сторонников в морально несостоятельную ситуацию.

Очевидно, Фридрих II надеялся, что восстановление Иерусалима примирит его с религиозными властями. Из Яффо после заключения договора с султаном он отправился в священный город. Он вошел в него 17 марта 1229 года и получил его из рук кади Хемс эд-Дина из Наблуса, представителя султана эль-Камиля. На следующий день, в воскресенье, он поднялся к Гробу Господню. В результате запрета Патриарха церемония была чисто светской. «Только по звуку оружия» он снял королевскую корону с главного алтаря и возложил королевскую корону на свою голову. Великий магистр Тевтонского ордена Герман фон Зальца сначала прочитал по-немецки, а затем по-французски прокламацию, оправдывающую политику империи. Выйдя из Храма Гроба Господня, после двора Госпиталя, Фридрих II, похоже, был озабочен укреплением святого города, поскольку его договор с султаном официально давал ему на это право. Во всяком случае, он стремился посоветоваться по этому поводу с прелатами и великими магистрами трех военных орденов. В частности, он, кажется, дал инструкции по постановке на защиту цитадели или Башни Давида и Порт-Сент-Этьен. Поэтому казалось, что он серьезно относился к своей роли защитника Гроба Господня. Так почему же западные летописцы усомнились в искренности его намерений? Что больше всего шокировало христиан в поведении Фридриха II в Палестине, так это его близость с мусульманами. По общему признанию, теплые отношения между персонажами двух религий были далеко не новы.

На протяжении XII века франкские князья и турецко-арабские эмиры поддерживали отношения рыцарской вежливости, часто истинной дружбы, как это было в случае между королем Иерусалима Фульком д’Анжу и регентом Дамаска Муинеддином Унуром, или между Ричардом Львиное Сердце и братом Саладина. Но у Фридриха II, как мы знаем, речь шла уже не только о личной дружбе с султанами и эмирами, но и о настоящей исламофилии и даже об исламофилии очень особого характера, поскольку она была основой антиклерикализма. Именно этот интеллектуальный настрой больше всего шокировал латинян. Отметим, кроме того, что мусульмане, которые должны были быть очарованы этим, вскоре почувствовали определенное беспокойство, как только поняли, что все эти выражения симпатии к ним сопровождались императором едва скрываемым скептицизмом.

Именно в арабском сборнике «Жемчужное ожерелье» мы лучше всего можем разглядеть то весьма сложное впечатление, которое оставил по этому поводу в сознании мусульман визит Фридриха II в Иерусалим: «Этот рыжеволосый человек, с безволосым лицом и со слабым зрением, за которого, будь он рабом, не дали бы и двухсот дирхемов», решительно не походил на франкских паладинов старины.

Он волновал мусульман не меньше, чем привлекал их. «Судя по его словам, – отмечает Бедр эд-Дин, – он был атеистом и играл с христианской религией». Бедр эд-Дин и Макризи приводят характерные доказательства этого религиозного безразличия. Когда император отправился в Иерусалим, султан, как мы видели, прислал ему кади Шемс эд-Дин, которому было поручено воздать ему почести мусульманских памятников города. Под руководством этого гида Фридрих посетил здания Харам-эш-Шерифa, «он полюбовался Месджид эль-Акса, куполом Сахры (мечети Омара) и поднялся по ступеням минбара». В этой же самой Сахре, которая снова стала самым подлинным мусульманским святилищем в Иерусалиме, он увидел христианского священника, который только что вошел и, с Евангелием в руке, сидящим возле «следов Мухаммеда», начал ходить. Чувствовал ли Фридрих в Иерусалиме, оправившемся от вчерашнего дня и с особым статусом Харам-эш-Шерифa, недостаток свободы действий? В данном случае его призыв к порядку был еще более навязчивым. «Император, уверяет Бедр-эд-Дин, подошел к священнику и ударил его так, что повалил его на землю, крича: «Свинья, султан добровольно предоставил нам право приехать сюда в паломничество. Если кто-то из вас сделает это снова, я прикажу его казнить!». У Фридрихa, очевидно, были свои причины для обеспечения соблюдения положений Яффского договора, по которым ограждение Харам-эш-Шерифa было зарезервировано для мусульманского богослужения. Не менее верно и то, что манера была несколько удивительной. Его желание доставить удовольствие мусульманам приняло такие показные формы, его антиклерикализм, раздраженный преследовавшим его запретом, вылился в такие жестокие вспышки, что он стал выглядеть почти ренегатом. На куполе Сахры, или мечети Омара, можно прочитать надпись, сделанную Саладином после завоевания Иерусалима: «Эта священная обитель, Салах ад-Дин очистил ее от многобожников», – название, которое мусульмане дали прихожанам. Святой Троицы. Фридрих, который, без сомнения, выучил достаточно арабский язык на Сицилии, расшифровал надпись и с улыбкой спросил, кто эти политеисты.

Во время мусульманской молитвы присутствующие были очень удивлены, увидев, что один из его советников поклонился вместе с толпой: это был арабский философ из Сицилии, «который учил логике императора». Султан эль-Камиль, не в силах поверить в такой религиозный эклектизм, из вежливости запретил муэдзинам появляться на минаретах Иерусалима на протяжении всего пребывания императора. Но на рассвете один из муэдзинов, которого забыли предупредить, начал читать стихи Корана, особенно тот, что безоговорочно отрицает божественность Христа. Кади упрекнул его, но муэдзин уклонился от следующей молитвы. Император заметил это, вызвал кади и запретил ему изменять что-либо в коранических воззваниях: «О кади, ты меняешь свои религиозные обряды из-за меня? Какая ошибка!» В этом, давайте отметим это, ничего, кроме нормального вмешательства Фридрихa, попадающее в рамки его политики расслабления и религиозного умиротворения. Как позже Вильгельм II, во время знаменитого паломничества последнего в Дамаск, к могиле Саладина, он использовал свое влияние, чтобы сблизиться с исламом.

Кроме того, кажется, что в Сирии он сам испытал соблазн мусульманской земли. Одно из его замечаний, переданное Макризи, показывает нам это в очень любопытном свете. «Моя главная цель приехать в Иерусалим, – вздохнул Фридрих, – была услышать, как мусульмане во время молитвы взывают к Аллаху ночью»: черта, которая завершает для нас физиономию этого востоковеда и императора-дилетанта, неожиданного предшественника Шатобриана и Лоти. Что еще более тревожно, что еще раз придает этой фигуре несколько двусмысленное выражение, так это то доверие, которое он расточал, по свидетельству арабской хроники, эмиру Фахр эд-Дину: «Если бы я не боялся потерять свой престиж в глазах франков, я бы никогда не заставил султана вернуть Иерусалим…» Еще более тревожно – потому что это вопрос жизни