Берлинский дневник, 1940–1945 - Мария Илларионовна Васильчикова

в «Бристоле» с Владши Митровским. По дороге туда видела старика, катившего тележку с гробом. На нем была надпись «герр фон Лариш» — вероятно, тот, который погиб в Жокейском клубе. Я подъехала к нему на велосипеде и, уже собравшись было потянуть его за рукав, сообразила вдруг, что я хочу его спросить… где он достал гроб!

Дворец Вильчеков тоже понемногу пустеет: родители Сизи и Рене (жена Ханзи) уехали десять дней назад. Остаются пока дядя Кари, Ханзи, сама Сизи, Геза, братья Таксис (их дворец разбомбило две недели назад) и я.

Русские перешли австрийскую границу и быстро приближаются. Немцы, говорят, едва сопротивляются.

Среда, 28 марта. Сита Вреде настаивает, чтобы я поговорила с д-ром Тиммом, главным врачом, и объяснила ему, что я «белая русская» и было бы плохо, если бы Красная армия меня здесь застала. Сегодня я так и сделала. Он ответил, что он астролог-любитель и что по его вычислениям фюрер проживет еще десять лет. Следовательно — война еще не проиграна! После этого, распаляя себя, он завопил, чтобы я не распространяла тут панику, что он может велеть арестовать меня за пораженчество и так далее.

Я вышла, твердо решив больше не поднимать этого вопроса, а как только настанет время, просто уехать любым доступным способом. Но дело даже не во мне; невероятно, что до сих пор никто не готовится эвакуировать раненых и персонал. А ведь русские уже дошли до Винер-Нойштадта[927], а это практически пригород.

Домой меня опять отвез Геза Пеячевич.

Четверг, 29 марта. Сита Вреде вышла на тропу войны. Сегодня она имела бурный разговор с главным врачом и потребовала перевода в Байрейт. На что он ответил угрозой отправить нас всех на фронт, «если в рядах будет продолжаться пораженчество».

Сегодня вечером я спокойно работала у себя в кабинете, как вдруг Сита ворвалась с новостью: только что пришло распоряжение из люфтгау немедленно эвакуировать весь госпиталь — раненых, персонал и оборудование в Тироль.

Геза Пеячевич отвез меня домой, и я попыталась отправить родным телеграммы, чтобы наконец-то успокоить их; но телеграммы не принимаются. Поезда не ходят. Весь город охвачен паникой.

Пятница, 30 марта. Провела все утро на работе, упаковывая то, что мне кажется важным, и завершая разные наиболее неотложные дела. Нам придется сжечь все, что не является абсолютно необходимым. Этому я даже рада, поскольку значительная часть этих бумаг — сплошной бюрократизм. Но многие раненые нуждаются в помощи и совете, так что я была занята весь день.

В 4 часа дня старшая сестра сказала мне, что мы обязаны быть на месте сегодня же вечером к девяти, когда будет уезжать первая группа раненых и персонала. Сита Вреде и я в этой первой группе. Геза Пеячевич и я бросились в «Захер» предупредить Ситу, у которой сегодня выходной, но не нашли ее. Мы оставили ей записку, и я помчалась домой собрать вещи.

Собственно, Геза не верит, что госпиталь действительно эвакуируется, и уговаривает меня бежать вместе с ним, Сизи Вильчек и Ситой. Но сначала он должен получить разрешение на выезд на своем автомобиле, а нам необходимо получить разрешение госпиталя на самостоятельный отъезд, иначе нас могут счесть дезертирами.

Бальдур фон Ширах[928], здешний гауляйтер, в прошлом глава гитлерюгенда, обклеил стены города плакатами, провозглашающими, что Вена будет превращена в крепость и станет сражаться до последнего человека.

С ранней юности энтузиаст нацизма (несмотря на американское происхождение его матери)[929], Бальдур фон Ширах (1907–1974) возглавлял гитлерюгенд с 1931 по 1940 г., когда его назначили в Вену гауляйтером (т. е. губернатором). Хотя с течением времени даже его вера в Гитлера выдохлась, он все же приложил руку к истреблению евреев и, после фиаско 20 июля, к преследованию участников антинацистского Сопротивления.

Возле отеля «Захер» я встретила Нору Фуггер, дочь Польди. Она была в слезах, так как грузовик, на котором она должна была уехать, не явился.

Сита и я отправились в госпиталь, взяв с собой все, что могли унести. Там мы обнаружили полную неразбериху. Никто пока не уехал; более того, никто не знал, уедем ли мы вообще или нет. Сита поговорила со старшей сестрой, и в конце концов мы получили свои Marschbefehle [путевые предписания]. Мы можем уехать из Вены каким угодно транспортом, но обязаны прибыть в базовый госпиталь люфтваффе в Шварцах-Санкт-Файте (это в Тироле) к 10 апреля. Таким образом, на дорогу нам дается ровно десять дней. Началось всеобщее sauve-qui-peut [спасайся кто может]. Наткнулась на профессора Хеглера, он сказал, что остается, так как у него есть раненые, которых нельзя перевозить из-за тяжелого состояния. Так настроены и многие другие врачи. Сейчас они совещаются и, как сообщают шепотом, даже обсуждают возможность сделать инъекции безнадежным, с тем чтобы они не попали в руки русских!

Вскоре после освобождения Праги старшего брата Лоремари Шёнбург[930], раненого офицера, лежавшего там в госпитале, вытащат из постели и недрогнувшей рукой убьют. В общей сложности Лоремари потеряла в войну пятерых братьев[931].

Суббота, 31 марта. Сита Вреде вернулась в госпиталь посмотреть, что там происходит. Часть раненых и самые молодые сестры уже уехали. Остальные удивились, что мы все еще здесь.

В полдень — coup de théâtre [неожиданный поворот дела]: венгерским автомобилям не разрешается покидать Вену, а те, которые попытаются, подлежат конфискации. А у Гезы Пеячевича будапештский номер! Несмотря на этот удар, он все ищет горючее. Я тем временем обхожу знакомых и прощаюсь. Петер Хабиг выразил удивление по поводу того, что все так стремятся уехать; сам он остается; но он пожилой человек и немногим рискует; кроме того, он считает, что все будет тянуться и дальше, как в Берлине. Я не согласна. Берлинцы — это берлинцы, а венцы — это венцы! Совсем другой народ. Возле продырявленного купола Оперы наткнулась на Волли Зайбеля. Он был в котелке и помахивал зонтиком — зрелище смелое, но совершенно не вяжущееся с обстановкой. Ну что ж, он известный венский щеголь. «C’est épouvantable, mais que faire? Je reste!» [ «Это ужасно, но что делать? Я остаюсь!»]

Закончили упаковку багажа. Сизи Вильчек все упаковывала и распаковывала свой единственный рюкзак. Пришли Ласло Сапари[932] и Эрвайн Шёнборн[933] помочь нам запихать то, что всегда запихивают в последний момент. Оба только что выбрались из дворца Шёнборн[934], во двор которого угодила бомба, прежде чем они успели добежать до подвала. Здание сильно пострадало, и сейчас они выискивают в