Калиакрия - Владимир Виленович Шигин

Однако сойдя с коней, капуджи-паша быстро расставил вокруг дома своих людей, после чего протянул визирю новый фирман – о лишении головы. Современник пишет, что визирь, «почувствовав толико ласкательный привет», в бешенстве вскочил с места и, выхватив два пистолета, выстрелил в капуджи-пашу, ранив его в бок. Он надеялся, что преданные ему люди придут на помощь, но никто и с места не двинулся. В дом вбежали люди капуджи-паши и из ружья застрелили взбунтовавшегося визиря, после чего «сняли с него голову» и 5 февраля ночью доставили ее к султану в Константинополь.

– На все воля Аллаха! – вздохнул Селим, бросив взгляд на предъявленное ему доказательство, после чего велел выставить голову у серальских ворот на «позорище» в назидание другим.

Вместо казненного новым великим визирем вновь стал Юсуф-паша, который уже был визирем в начале войны. Человеком он был непросвещенным, но, как отмечали современники, смелым, предприимчивым и умелым «в производстве всякого трудного дела».

– И я, и все османы видят в тебе залог счастья, которое под твоим предводительством снова осенит нас славою, а врагов кровью! – напутствовал нового визиря Селим.

Сам Юсуф-паша своему вторичному призванию был не слишком рад, ибо не был уверен, что ему не уготована судьба несчастного Шерифа Гассана-паши.

«Сие назначение всех здесь (в Константинополе – В.Ш.) порадовало, – писал венецианский посланник в кабинет дожа, – потому что его почитают единым искусным предводителем в настоящих критических обстоятельствах. Многие уже говорят, что Юсуф-паша, будучи виновником сей несчастной войны, толиких зол и толикого пролития мусульманской крови, единый в состоянии или великими победоносными успехами, коих от его способностей ожидают, или искусством своим доставить мир Оттоманской Империи, по крайней мере, на таких условиях, какие ему обстоятельства учинить позволят».

Новый великий визирь, не теряя времени, принялся формировать новое войско. Набирая воинов, пришлось их задабривать золотом. Казна была уже пуста, но иного выхода у Юсуфа-паши просто не было. Денежные выдачи, которых не было с начала войны и еще более щедрые обещания привели к тому, что «народ со всех сторон с необыкновенною охотою стремился на его призыв». То, что набираемое войско, это уже не войско, а откровенный сброд, никто не думал, главное было умилостивить Селима, и выставить новое воинство против русских, а там, как Аллах даст!

* * *

Не отставал в стараниях от Юсуф-паши и предводитель морских сил Хуссейн-паша. Привести в порядок турецкий флот, «дабы оный был в готовности, и выйти в Черное море на будущую кампанию против россиян», ему было велено еще летом, и Кючук-Хуссейн действительно приступил к выполнению султанского повеления. Призвав к себе всех начальников, он объявил:

– Прежде всего, смотрите в оба глаза за служителями, чтобы никто не был отпущен без замены, и чтобы к новому плаванию все были на местах!

В столичном адмиралтействе беспрестанно стучали топоры, визжали пилы. Еще с ноября на рейде Топкане отстаивались полтора десятка новых кораблей, присланных по велению султана беями Алжира и Туниса. К весне в придачу к ним должны были спустить на воду еще три линейных корабля, да еще два переделали из египетских купеческих судов. Помня о прошлых неудачах, на арсенальном дворе обучали стрельбе артиллеристов, в матросы, помимо турок, силком сгоняли опытных в морском деле греков.

В отношениях между Селимом и Хуссейн-пашой, несмотря на родственные связи и детскую дружбу после Керченского и Тендеровского поражений наступило заметное охлаждение. Жена Хуссейна Эссмэ, как могла, заискивала с братом:

– О, Селим, неужели ты готов презреть дружбу человека, который предан тебе с малых лет, как самый верный пес!

– Верных псов у меня хватает и без твоего мужа! – хмуро отвечал тот. – Сейчас мне нужны победители!

По напущению все той же предприимчивой Эссмэ, султану нашептывал на ухо и ресми-эфенди:

– О, великий потрясатель мира, смени гнев на милость! К чему отталкивать преданного тебе Хуссен-пашу туфлей от себя, ведь лучшего морехода у тебя все равно нет! Да и в чем вина этого несчастного, когда солнце счастья было в день сражения на стороне гяуров!

– У меня еще есть достойный Саит-Али победитель Качиони! – еще больше хмурился на доводы своего министра султан.

– Слова твои, достойнейший из достойных, столь же благоуханны как молоко любимой из кобылиц пророка! – изгибался в поклоне Ресми-эфенди, – Но алжирец не знает хитрости больших сражений. К тому же он своенравен, а порой и просто дерзок!

– Будь по-твоему! Оставим флот за презренным Хуссейном! – согласился с министром, в конце концов, Селим. – Но в помощь ему будет все же Саит-Али, чтоб яростью своей зажигать сердца правоверных!

– Воистину нет предела твоей мудрости, великий! – упал на колени министр иноземных дел.

В конце октября в Константинополь вернулась, наконец, из Эгейского моря алжирско-тунисская эскадра Саит-Али с трофейными греческими судами и пленниками. Возвращение победителей греческих корсаров отмечали как большой праздник. За победу над Качиони султан удостоил Саит-Али чином контр-адмирала и должности второго начальника оттоманского флота.

Но радовались победе Саит-Али не все. Особенно занервничал Хусейн-паша. Еще бы! Друг детства и ближайший родственник Селим теперь, как с писаной торбой, носится с этим прахоподобным алжирцем, которого почитает как первейшего флотоводца!

С прибытием алжирской эскадры отношение султана к капудан-паше и вправду заметно изменилось. Теперь султан почти не советовался со своим капудан-пашой, зато Саит-Али всегда был рядом с ним.

Помимо всех прочих благодеяний, под личную команду Саит-Али был вручен новый 70-пушечный линейный корабль «Патрона», построенный французским мастером Лероа. Корабль алжирского флагмана выгодно отличался от других кораблей турецкой постройки. Французский мастер воплотил в его постройке все новейшие европейские достижения. На «Патроне» не было неудобной высокой кормы, потому он выглядел значительно ниже и лучше управлялся, а более круглые обводы делали его скоростным. На фок-мачте «Патрона» имела красный флюгер и четырехугольный зеленый флаг, а на корме личный красный флаг, что тоже было знаком особого расположения султана.

Кроме этого Селим милостиво разрешил алжирцу по своему усмотрению выбрать для своих капитанов шесть кораблей и составить из них особую эскадру, не зависимую от повелений капудан-паши. Все корабли алжирской эскадры, в состав которой вошли тунисский и дульциниотский корабли, немедленно подняли красные флаги Саит-Али.

В отличие от флагмана Саит-Али, капудан-паша поднял на грот-мачте своего флагмана четырехугольный зеленый флаг, а над ним длинный красный вымпел, на корме так же зеленый флаг. Корабли, находящиеся под командованием Гуссейна, на корме также подняли зеленые флаги. От обоих предводителей своего флота Селим Третий ожидал «великого подражания и доказательства их храбрости». Саит-Али, будучи тронутым вниманием султана, клялся:

– О,