Пария - Энтони Райан

все взгляды устремились на человека, ехавшего на великолепном белом жеребце, за которым вплотную следовала большая свита аристократов в королевских ливреях. Один рыцарь вёз королевское знамя, а трубачи продолжали объявлять о присутствии самого короля на поле.

– Тишина в строю! – крикнула Офила, прекратив поднимающийся гул, вызванный видом человека, которого никто из нас не ожидал когда-либо увидеть вживую. – Равнение на короля! – добавила Офила, занимая позицию перед нами. Я отметил, что она и остальные просящие поспешили к своим отрядам, а вот Эвадина осталась на месте, глядя на королевскую свиту с выражением всего лишь спокойного любопытства. И только после того, как король остановил своего прекрасного коня, а трубы проревели последнюю немного нестройную ноту, наш капитан соизволила спешиться.

Глядя, как она опустилась на одно колено, вся рота последовала её примеру, как и вся остальная армия. За боевыми порядками аристократы и конные воины спешились и тоже встали на колено. Последующая пауза, пока мы ждали королевского слова, показалась мне слишком долгой. Я слышал более чем достаточно проповедей, и потому знал, что тишина перед началом речи может крайне эффективно привлекать внимание. Однако здесь молчание уже дошло до точки, когда нарастающий гул фырканья, ржания нетерпеливых коней и кашля солдат грозил заглушить любую вдохновляющую речь.

Пока мы ждали, я рискнул взглянуть на короля. Он остановился довольно далеко от нашего участка строя, и потому сложно было хорошенько разглядеть его внешность. Однако он не произвёл на меня впечатление яркой фигуры, олицетворяющей власть. Король был выше большинства, а его доспехи – отполированные и ярко блестящие в занимающемся солнечном свете – определённо производили впечатление. И всё же в основном он показался мне человеком, который неуютно себя чувствует в центре внимания своей армии. И звук его голоса, когда он наконец заговорил, ничуть не добавил мне благоговения.

– Солдаты Короны! – провозгласил он тоном, который милосердно можно было бы описать как напряжённый. Менее великодушный летописец позднее опишет его как «тонкий, пронзительный писк, напоминающий детскую флейту и внушавший столько же отваги», и я нахожу это описание точным.

– Сегодня мы пришли не ради войны, но ради справедливости! – продолжал король. С каждым словом он говорил всё тише и тише, и остаток его речи от нас по большей части ускользнул.

– Чё он там болтает? – прошептал около Брюера пикинер с сосредоточенным рябым лицом.

– Непонятно, – прошептал в ответ Брюер. – Вроде бы что-то о братьях. Не знал, что у него есть брат.

– У него нет, – тихо проговорил я. – Потому-то мы и здесь, забыл? Его старший брат, который умер, тридцать лет назад покрыл бабёнку, и теперь бастард-племянник короля хочет корону, если только этот Самозванец на самом деле его бастард-племянник, а не самый одарённый обманщик в истории.

Слушая, как король произносит всё новые неразборчивые строчки из, несомненно, тщательно составленной речи, я вопросительно посмотрел на Торию, которая среди нас обладала лучшим слухом.

– Мало чего понятно, – сообщила она, наклонив голову в сторону короля. – Что-то о предательстве… А теперь что-то про Ковенант… А теперь что-то про его папашу.

Впрочем, моё внимание быстро ускользнуло от далёкого голоса короля, когда взгляд привлекло что-то за крупным плечом Офилы, стоявшей на колене. Сначала я думал, что это качающиеся ветви деревьев, выступающие над низким холмиком в паре сотен ярдов, а потом до меня дошло, что сейчас лето, а на ветвях нет листьев. А ещё они выглядели длинными и очень тонкими, и с каждой секундой казались всё толще.

– Просящая… – прошипел я Офиле, навлекая на себя яростный взгляд.

– Писарь, молчать!

Но её ярость быстро сменилась напряжённой внимательностью, как только она проследила за моим указующим пальцем и увидела множество пик, уже торчавших над холмом. Судя по волне беспокойства, прокатившейся по строю, стало ясно, что большая часть воинства так же заметила приближающуюся угрозу. Но только не король Томас.

Рыцари в его свите уже напряглись и заёрзали, а он всё беспечно щебетал свою речь, которую мало кто слышал. Я видел, как среди рыцарей царит нерешительность, многие шёпотом спорили, и наконец один пришпорил коня и направил к королю. Очень высокий рыцарь в шлеме с железным шипом, покрытым красной эмалью и скрученным так, что напоминал пламя.

При виде сэра Элберта Болдри, королевского защитника, меня ощутимо передёрнуло. Его присутствие рядом с королём не вызывало удивления, но всё же неприятно было видеть его во плоти. Казалось бы, тот факт, что в этой сваре придётся сражаться с ним на одной стороне, должен воодушевлять, поскольку другого столь грозного человека сложно было себе представить. А вместо этого он зародил во мне комок страха, который отчего-то казался даже более глубоким и болезненным, чем тошнота, бурлившая в моём животе.

Сэр Элберт ненадолго остановился возле короля, наклонился к нему и прошептал нечто, отчего вдохновляющая королевская речь – какой уж она ни была – резко оборвалась. Затем рыцарь ударил пятками коня, огромный зверь встал на дыбы, а сэр Элберт выхватил меч, высоко поднял и выкрикнул:

– Да здравствует король Томас! – и уж его голос ни один летописец никогда не назвал бы слабым.

Ответ прозвучал далеко не сразу, поскольку тревога, вызванная неожиданным появлением врага, продолжала волновать наши ряды. Так продолжалось до тех пор, пока Эвадина не взобралась на своего чёрного коня, подняла меч и громким резким голосом эхом повторила клич защитника, который наша рота тут же подхватила. И скоро уже крик нёсся по всей шеренге:

– Да здравствует король Томас! Да здравствует король Томас! – и аристократы вместе с керлами вскидывали вверх своё оружие. Я кричал вместе со всеми, хотя моё внимание сосредоточилось в основном на тёмном, зазубренном силуэте, венчавшем теперь противоположный холм.

Король, к его чести, не уехал тотчас же, а оставался ещё по меньшей мере целую минуту: сидел на великолепном белом коне, подняв руку в латной перчатке в знак признания похвалы своего войска. Если растущая толпа врагов всего в нескольких сотнях шагов и беспокоила его, то он этого никак не показывал. Глядя, как спокойно он принимает лесть своих солдат, я был вынужден заключить, что этот человек, пусть и не обладает геройским голосом, но и трусливым его сердце не назовёшь.

Крики продолжались, сэр Элберт снова направил своего коня к королю и опустил голову, обращаясь к нему негромко, но явно настойчиво. Что бы он ни сказал, это убедило короля развернуть