История царя Пирра Эпирского - Саркис Суренович Казаров

Немаловажное место в идеологической пропаганде Пирра занимал и образ Александра Великого. Как античные писатели (Plut. Pyrrh., 8; Just., XVIII, 1, 2), так и современные исследователи подметили очевидную схожесть этих двух поистине выдающихся персонажей древней истории. Можно с уверенностью предположить, что если бы один из них по своему происхождению был римлянином, то Плутарх наверняка бы расположил их биографии рядом друг с другом.

Александр служил вдохновляющим примером для диадохов и эпигонов. Ему старались подражать буквально во всем, но лишь немногим грезились походы в неведомые страны и грандиозные сражения. В числе этих подражателей мы находим и Пирра, состоявшего к тому же в родстве со своим знаменитым предшественником: мать Александра Олимпиада, происходившая из молосского царского рода, была двоюродной теткой Пирра, следовательно, Александру Пирр приходился троюродным братом. Ко времени юности Пирра его прославленного родственника уже не было в живых, однако еще были живы те, кто окружал Александра и делил с ним радость побед и все тяготы походной жизни. Среди них особенно выделялся Птолемей Лаг, чьими рассказами мог заслушиваться молодой эпирот, находясь при его дворе в качестве почетного заложника.

Пирр не пытался скрывать своего подражания Александру: это ясно демонстрируют как литературные, так и нумизматические источники. Плутарх, описывая поединок Пирра со стратегом Деметрия Полиоркета Пантавхом, пишет: «О нем (Пирре. — С. К.) говорили и считали, что и внешностью своей, и быстротой движений он напоминает Александра, а видя его силу и натиск в бою, все думали, что перед ними тень Александра или его подобие, и если все остальные цари доказывали свое сходство с Александром лишь пурпурными облачениями, свитой, наклоном головы да высокомерным тоном, то Пирр доказывал это с оружием в руках» (Plut. Pyrrh., 8).

Плутарх также сообщает о том, что Александр являлся Пирру во снах. Так, в одну из ночей Пирру приснился Александр, обратившийся к нему с ласковой и дружелюбной речью, в которой обещал эпироту немедленную помощь. Приблизившись, Пирр увидел, что тот лежит и не имеет сил, чтобы подняться. Когда Пирр осмелился у него спросить: «Как ты, царь, сможешь мне помочь? Ведь ты болен!» — Александр ему ответил: «Одним своим именем» — и, сев на коня, поехал впереди Пирра. Пирр, ободренный этим сновидением, не теряя времени, двинулся на македонский город Верою и занял его, а вскоре его стратегами были взяты и другие города Македонии (Plut. Pyrrh., 11).

Было ли это на самом деле или данные рассказы являются очередной выдумкой Проксена, как представляется, не столь важно. Главное, что Александр здесь выступает не только своего рода символом, призывая Пирра к активным действиям, но и примером, идеалом, к которому необходимо стремиться. О подражании Пирра Александру свидетельствуют и некоторые нумизматические материалы, которое будут рассмотрены ниже. Связь Пирра с Александром была обозначена также посредством их общего «родства с Гераклом[1103].

Панэллинская идея в политике Пирра

С созданием героической родословной, выводившей род Пирридов от легендарных Ахилла и Геракла, были неразрывно связаны разработка и осуществление Пирром так называемой панэллинской идеи, которая, как оказалось, еще продолжала жить и после смерти своих первых творцов. Проблема, связанная с присутствием панэллинской идеи в политике Пирра, в достаточно обширной литературе, посвященной эпирскому царю, не получила практически никакого освещения. В лучшем случае историки ограничиваются констатацией факта, что, получив поддержку от эллинистических монархов накануне западной кампании, Пирр «придал ей панэллинскую направленность[1104]. Причина игнорирования этой проблемы вполне понятна: почти полное отсутствие на данный счет убедительных фактов. Оговоримся сразу: мы далеки от того, чтобы представлять Пирра идеалистом, бескорыстно стремившимся защитить западных греков от натиска «варваров». Панэллинская идея, без сомнения, успешно использовалась им для прикрытия своих захватнических планов.

По определению Э. Д. Фролова, доктрина панэллинизма представляла собой «убеждение и необходимость покончить с межполисными раздорами, добиться общего мира, объединить Элладу в политическое целое и общими силами эллинов осуществить завоевательный поход против варваров»[1105]. Подобная доктрина, оформившаяся в период кризиса полисной системы (IV в. до н. э.), в несколько измененном виде, как мы постараемся показать, продолжала жить и в период раннего эллинизма. Отмеченный Э. Д. Фроловым «внешний фактор», т. е. вмешательство в греческие дела соседних государств, присутствовал и в начале III в. до н. э. с той лишь существенной разницей, что место некогда могущественной Персидской державы начал занимать набирающий силу Рим. Вместе с тем экспансия Карфагена на Сицилии, которая в свое время была остановлена Дионисием Старшим, после его смерти и начавшихся усобиц вновь начала развиваться, оказывая существенное давление на западных греков[1106]. Не случайно то, что важный импульс к развитию панэллинской идеи был дан именно сицилийцами. Оратор Горгий, уроженец Леонтин, в 392 г. до н. э. призвал греков объединиться в борьбе против варваров.

Таким образом, характерной чертой панэллинской доктрины в начале III в. до н. э. было то, что она изменила свой вектор — теперь угроза эллинизму исходила исключительно с Запада, а потому в новых условиях данная доктрина была направлена именно против «западных варваров» — италиков и карфагенян.

При этом следует указать также на то обстоятельство, что после смерти Александра Великого геополитическая ситуация претерпела существенные изменения. Распад его державы и начавшаяся борьба между диадохами привели к заметному ослаблению позиций эллинизма, что, конечно, не могло не встревожить тех, кого волновали судьбы греческого мира.

Естественно, что в новой исторической ситуации принять на себя роль защитника греков на Западе в виду имеющихся возможностей — сил, средств, в конце концов, авторитета — был в состоянии только один из последователей Александра. Если ранее миссия защиты греков от варваров была взята па себя македонскими царями, то теперь — опять-таки в силу исторических, а возможно, и географических условий — за ее осуществление взялись правители Эпира.

По всей вероятности, панэллинской идеей молосские цари впервые прониклись благодаря влиянию Филиппа II. Брат его жены Олимпиады царь Александр I Молосский, воспитывавшийся при македонском дворе, предпринял первую попытку защиты западных греков от варваров-италиков в 334–331 гг. до н. э.

То, что поход Александра Молосского был предпринят практически одновременно с походом его родственника и тезки Александра Великого на Восток, навело некоторых исследователей на мысль о том, что оба эти предприятия были спланированы заранее[1107]. Интересно, что первым мысль о какой-то взаимосвязи между этими двумя предприятиями высказал Тит Ливий (Liv., VIII, 3, 7).

Со стороны Песта Александр вторгся в Луканию и в решающем сражении разбил самнитов (Liv., VIII, 17, 9). Он одержал также ряд значительных побед над бруттиями и луканами, отбил тарентинский город Гераклею и еще ряд