Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

Я оглянулась на молящихся… все стояли так же внимательно, глаза многих были устремлены на образа; нет сомнения, что у многих в сердце отдались эти слова горячей молитвой…

«Научи мя творити волю Твою».

Я продолжаю смотреть на толпу… Да? И эти люди просят Бога научить их творить Его волю? И они в самом деле готовы исполнить божественные Его заповеди?

Горький смех чуть не вырвался у меня… – А ты сама-то? Не лучше ли было бы тебе вовсе не…

«Яко Ты еси Бог мой…»

И вот они все вернутся домой – такими же, какими пришли сюда.

«Яко у Тебе источник живота… в свете Твоем узрим свет!» – заканчивается славословие громким радостным аккордом…

И теперь мне стало ясно, почему так внимательно стояли и слушали эти люди.

Им необходимо отрешиться хоть на несколько часов от пошлости житейской, в которой погрязли многие из них, – и вот они идут сюда. Никогда не догадаются они, что именно эта потребность ведет их в церковь; считая себя «православными» – они объясняют себе желанием «встретить праздник по-христиански» – не вдумываясь глубже.

Молитва возвышает человека, отрешает его от всего земного, церковь же легче настраивает к этому. Это громкое, радостное обещание – точно просветляет душу, дает ей поддержку и силу жить во тьме житейской…

«Пробави милость Твою ведущим Тя…» – раздается вновь тихое пение, в котором звучит трогательная мольба… Сжалься над нами!

«Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас…»

Троекратный гармонический призыв Высшего Существа так прекрасно заканчивает всю молитву, что долго стоишь очарованной, и сердце наполняется невыразимым волнением…

Какая прекрасная музыка. Это целая психология в небольшом произведении… Я хотела бы умереть под звуки этой священной песни…

Мне всегда казалось, еще когда я была ребенком, что ангелы, возвещавшие пастухам Рождество, пели именно этим напевом…

И вот уже сколько столетий, как люди празднуют эту ночь, и это священное воспоминание набрасывает на нее дымку какой-то таинственности, какой-то торжественности, и невольно этому поддаешься.

Мои милые, дорогие, далекие!

И мыслью и сердцем – я с вами со всеми в эту Рождественскую ночь… и в Нерехте, и в Ярославле, и в Киеве, и в Москве…

Вы не любите меня так, как я вас, вы любите по-своему, не все и не всегда понимая меня… Чем виновата я, что такая уродилась? Всю тяжесть этого – несу ведь я одна. Но я все-таки люблю вас, и больше, чем вы меня…

Мало кто из вас пожалеет от души, что я в эти дни здесь, но мне – хотелось бы вас всех прижать к своему сердцу… И я делаю это здесь…

Вспомните же меня! О, если бы этот душевный стон обладал силою раздаться по всем направлениям за тысячи верст – чтобы прозвучать в ваших ушах…

26 декабря

Умер Захарьин[104], от мозгового удара (или паралича).

Когда я вчера утром прочла телеграмму и сказала об этом сестре Б-вой, та усмехнулась в ответ: «Ну и слава богу, не будет больше больных обирать». – Это был первый услышанный мною приговор от человека, всю жизнь свою бескорыстно и беззаветно служащего делу милосердия. И со своей точки зрения – она безусловно права: болезнь сама по себе есть несчастие, и вот почему спекуляция этим несчастьем – непомерные суммы за визиты, которые берут знаменитости, – производит отталкивающее впечатление. В тот же день в «Н. вр.» был напечатан фельетон, где Old Gentleman[105] старался оправдать резкости и причуды Захарьина будто бы нравственною низостью той толпы, которая верила в него как в волшебника, а он, как человек умный, понимая этот, в сущности оскорбительный, взгляд на него, – платил за это ненавистью и презрением. Все это может быть и так, но именно это-то и не оправдывает Захарьина: если он был головою выше толпы, то должен был скорее сожалеть об ее нравственной тупости, а не увеличивать ее еще более и принижать своими причудами до бесконечности. Деньги – деморализируют общество, и в данном случае Захарьин являлся именно таким деморализатором его. Ставить в заслугу Захарьину то, что он, иногда получив дерзость от какого-нибудь смелого пациента, проникался к нему уважением, значит, в сущности, выставить еще более на вид его нравственные недостатки… Б. рассказывала мне, что когда его однажды просили приехать к больному студенту его товарищи, то он потребовал 50 руб. за визит. И студенты собрали эти деньги медяками и вручили в мешке профессору. Тот – ничего, взял… Плохой защитник Old Gentleman своим фельетоном оказал памяти профессора медвежью услугу: покойного Боткина благословляли, но зато он и оставил после себя 100 тысяч. Захарьин же – 4 миллиона.

28 декабря

Гимназистке Мане, высокой девочке лет 13–14, сделали операцию ноги. Операция была легкая, и через два дня Маня уже ходила по палате, перезнакомившись со всеми. Ее очень удивляло, что я все сижу с книгами… – «Какая вы ученая! И много у вас на курсах надо учиться? И строгие профессора?» – забрасывала она меня вопросами…

Мы разговорились. Девочка оказалась довольно начитанной и мечтательной. Говоря со мной о душе и Боге, она вдруг оживилась и стала уверять меня, что ее душа существовала до ее рождения… что она жила сначала в чудной далекой стране Берендеев.

Я была озадачена. С виду – ребенок вполне нормальный, – и вдруг такие речи! Бедняжка, очевидно, зачиталась книгами и в некоторых пунктах смешивала фантазию с действительностью. «Что вы говорите, Маничка?» – осторожно заметила я. – «Нет, это правда, правда! Это – чудная страна, там Бог живет и там души живут… Я была в ней, там все чудное, не такое, как здесь на земле… там в белом и розовом сиянии на престоле сидит Бог… там так хорошо-хорошо!» – Она совсем увлеклась, ее глаза сверкали странным блеском… Вдруг она схватила меня за руку. – «Знаете ли, – заговорила она шепотом, точно поверяя мне заветную тайну, – знаете ли, я бываю там и теперь… тогда меня точно уносит кто в розовую даль, и я поднимаюсь вверх все выше, выше… Кругом все сияет – розовое, белое, золотое… и птички райские поют… И мне там так хорошо, что не хочется уходить… и если я не вернусь – значит я умру, будут плакать папа и мама… Но я знаю, что так надо… скоро, скоро я уйду туда совсем, навсегда… ах, как буду я счастлива!» Маничка сложила руки на груди и смотрела куда-то вдаль сияющими радостными глазами… Мне становилось положительно жаль бедного ребенка. – Но… позвольте, дитя мое, такой страны, кажется, нет. – «Нет?! Страны Берендеев? Она есть, есть, и все,