Стандартное отклонение Мнимой Модели - Швейная Феечка

сознательного нападения, или поражения в битве вне арены, он заблокирует любое вмешательство и сохранит мозг и душу невредимыми, для последующей реконструкции тела. Работа этих амулетов будет постоянно обеспечиваться скоординированными усилиями ритуального зала на тридцать магов, так что ни у одной из учениц не хватит запаса преодолеть эту защиту. Даже если она приложит все свои силы и выдумку.

— Милль… — уточнила я, укладывая в голове мрачные перспективы. — Хочешь сказать, нам будут вскрывать голову и класть что-то внутрь?

* * *

У магии очень мало запретов и практически нет вещей, которые невозможны принципиально, а не потому что ни у кого не хватает сил их создать. Большинство магических изобретений совершаются за несколько поколений до появления мага, способного воплотить их в жизнь: именно поэтому Митрани уже поджидал целый список вещей, которые необходимо будет попробовать сделать, когда она наконец полностью раскроет свой потенциал.

Однако, одним из запретов был тот факт, что магические системы не работали, если их рисовать на теле. Абсолютно любой другой материал — будь то карандаш и лист бумаги, или литьё жидким золотом в каменные пазы — давал результаты. Но если попробовать нарисовать те же руны, тем же карандашом — на коже, то эффект пропадал. Это даже не было опасно, магия не вела себя непредсказуемо — она просто не появлялась.

Именно поэтому маги пользовались артефактами и магической одеждой. И именно поэтому существовали… импланты.

Когда магическая наука всерьёз взялась за проблему ограниченности артефактной магии, довольно быстро было установлено несколько фактов.

Первый: вообще никакие из известных рун не работают, если нанести их на любую часть тела: кожа, кости, выжигание на сетчатке глаза или по поверхности мозга — всё это одинаково не приносило результата.

Второй: магия перестаёт работать, если нарисовать руны на носителе и поместить этот носитель в тело человека.

Третий: в случае, если часть погружённого в тело носителя выступает хотя бы на 1.43 см от поверхности кожи, магия работает.

Иными словами, принципиальная возможность вставить артефакт в своё тело была обнаружена, и начался кратковременный период повальной увлечённости имплантами. Я видела магические снимки людей тех времен — иногда на них места живого нельзя было найти от торчащих игл, служивших “антеннами” для находящихся в теле артефактов. А потом был установлен четвёртый, самый печальный закон.

“Имплантированный артефакт не дает выигрыша в сравнении с аналогичным неимплантированным.”

Мода на импланты сошла на нет так же быстро, как и возникла, и бытовые артефакты, наконец, приобрели современный облик — небольших и трудноснимаемых украшений, или, если магия попроще, то иногда пластырей. Имплантацию же проводили в особых случаях. Например, если отрубить ногу с артефактом внутри, то тот начинал работать — ведь, по одной вселенной ведомым законам, внутри отрубленных частей тела артефакты работали.

И один из таких имплантов сейчас находился у меня в голове. Его вставили два часа назад, и я до сих пор была уверена, что чувствую его — хотя это было невозможно. Даже сейчас, стоя перед зеркалом и расчёсывая волосы, я думала о нём. Всякий раз, как мягкий телекинетический гребень проходился по моим волосам, скорее для удовольствия, чем чтобы их распутать — я задумывалась о том, что прямо сейчас, под кожей и костями черепа, у меня в голове пластинка, на которой начертаны руны.

Почему-то это никак не шло у меня из головы.

Я упала на кровать, закрыла глаза и позволила мыслям скользнуть по сегодняшнему дню. Сегодня меня сожгли — к счастью, я не помню, как именно. Сегодня я проиграла в первом же сражении — правда, судя по рассказу Милль, не позорно.

Но все эти факты я отметила скорее постольку-поскольку. Это не было мне интересно. Не выиграла сейчас — выиграю потом, когда стану сильнее. Когда Тамара, наконец, научит меня своей магии…

Возможно, именно поэтому именно Тамара не выходила у меня из головы. Я раз за разом прокручивала в голове её замечания по бою Митрани и Катании.

Тамара была… чуткой? Она отметила не те вещи, которых я ожидала. Фактически, всё, что она говорила мне, касалось того, что, по её мнению, чувствовала Катания во время боя.

Прямо сейчас передо мной встала острая необходимость перестроить в голове свой образ Тамары. Ведь реальность опровергла самую главную доминанту моего восприятия этой девочки-профессора.

Тамара, оказывается, умела думать о том, что чувствуют другие! Причем, судя по тому, как много она подметила — она думает очень умело!

Но если так…

Я перевернулась на живот, уткнувшись лицом в подушку. Маховик рассуждений продолжал раскручиваться, и я решила дать ему волю — пусть даже это и лишит меня нескольких минут сна.

Почему же тогда Тамара так вела себя на уроках? То, что она просто не понимала, что страдать может не только она — это был консенсус, которого придерживались почти все девочки, с кем мне довелось общаться. Однако сегодня Тамара показала, что этот консенсус неверен. Тогда… почему?

Возможно, она считала, что только так она сможет сохранить позицию в иерархии? Была ли Тамара настолько глупой, чтобы не понимать, что в перспективе эта стратегия неминуемо приведет к краху?

Или может, все дело было в желании упражнять боевую часть своей магии? Но это ведь бесполезно, раз мы не умеем сопротивляться.

Бесполезно, раз мы не успеем сопротивляться…

Осознание пробило меня, словно разряд молнии. Мысли, запущенные в свободный поток, пришли к ответу, который усилием воли я не придумала бы и за несколько часов.

Я вспомнила Тамару, которая раз за разом не занималась ничем, кроме рассуждений о душах и чувствах, которые она иногда разбавляла внезапными атаками учениц. Всё это, каждый из поступков Тамары, обрел смысл, если гипотеза, которая сейчас пришла мне на ум, верна.

Я проверю ее завтра. Это может подождать до завтра. А пока — можно попробовать придумать еще парочку.

Я пролежала еще час. Целый час я уделила Тамаре, раздумывая о ней со всех точек зрения, на которые только была способна. Я постаралась вспомнить всё, что знала о ней. Я постаралась отбросить злость, которая просыпалась всякий раз, когда я вспоминала корчащуюся от наведенной вины Милль.

Я конструировала образ Тамары усерднее, чем любой другой. Я знала Милль гораздо лучше Тамары. Я знала еще нескольких девочек лучше, чем Тамару. И всё-таки, ни одну из них я не моделировала столь тщательно, ни в одну не пыталась осознанно вникнуть со всем старанием.

Дверь резко распахнулась. Это была Милль. Она улыбалась — и это ужаснуло меня. Ужаснуло неестественным,