Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

главу, я всякий раз являлся к обеду с “Историей” и зачитывал жене два или три абзаца. Потом запас историй у Геродота иссяк, и жена почувствовала себя обделенной. Эту пустоту не удалось заполнить ни Фукидиду, ни Тациту, ни Титу Ливию.

Текст “Истории”, составляющий в английском переводе около 600 страниц (вдвое длиннее “Илиады”), разделен на девять книг (но сделал это не сам Геродот, а жившие позднее александрийские ученые). В первых четырех книгах речь в основном идет о расширении Персидского государства от воцарения Кира (550 год до н. э.) примерно до 500 года до н. э., но присутствует и несколько обширных фрагментов о персах, египетской истории и обычаях египтян. Далее Геродот излагает историю Афин с 560 года до н. э. Книги V и VI трактуют об Ионийском восстании (499–494 годы до н. э.) и походе персов, разбитых афинянами при Марафоне в 490 году до н. э. Но повествование простым не назовешь: Геродот часто делает отступления, чтобы рассказать о современном ему положении дел в греческих государствах. Последние три книги – это рассказ о походе Ксеркса, пятого “царя царей”, в Грецию и его неожиданном поражении[54].

Это событие и все, что к нему привело, дали Геродоту необходимый стимул для изысканий, которые стоят того, чтобы о них рассказать. Кроме того, он хорошо представлял себе, что значит быть эллином, и потому приписывает персам все презираемые греками качества.

В первом абзаце мы читаем:

Геродот из Галикарнаса собрал и записал эти сведения, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния как эллинов[55], так и варваров не остались в безвестности, в особенности же то, почему они вели войны друг с другом (1.3).

Текст Геродота предназначался для публичной декламации. Буквально он начинается с утверждения, что здесь Геродот “представил” собранные им сведения. Прежде поэты выступали передатчиками человеческого опыта, и Гомер в своих поэмах лишь однажды смутно упоминает о письме. Ко времени Геродота, однако, сочинение прозы уже не считалось второсортным занятием, и риторы занялись выработкой принципов наилучшего выражения мыслей новыми средствами. Хотя, наверное, запомнить тысячу стихотворных строк легче, чем сто прозаических[56], с тех пор как стало возможным носить с собой свитки, способность создавать длинные повествовательные тексты оказалась очевидным преимуществом, а старые приемы больше не годились для удержания в голове более сложных размышлений, которые теперь занимали людей[57].

Геродот рос, пользуясь интеллектуальными связями с расположенным неподалеку Милетом – признанным очагом культуры, и пересказ в прозе был ему хорошо знаком. Что касается существительного “история”, то в Ионии, где вырос Геродот, оно имело скептический оттенок. Сам он предпочитал для определения своего занятия слова “исследовать” и “узнавать”, после чего новое значение слова поглотило первоначальное[58]. Вероятно, из‐за того что histor у Гомера – это “мудрый судья”[59], который выдает свое мнение, основанное на фактах, полученных из расследования, historie стала общим понятием. Геродот употребляет его двадцать три раза.

Вообще его подход имел и оборотную сторону. Геродот не только приводит сомнительные сведения, но и попросту выдумывает, в том числе и то, как он их получил. Цицерон (106–43 годы до н. э.), который считал историю отделом риторики (а Геродота называл “отцом истории”[60]), ставил последнего в один ряд с Феопомпом (умер в 320 году до н. э.), автором греческой истории в двенадцати книгах и известным лжецом, и оба они “приводят бесчисленное множество сказаний”[61]. Аристотель характеризует стиль Геродота как “беспрерывный – древний стиль”[62], но самого автора уничижительно называет “рассказчиком басен”[63]. Другие авторы древности были столь же пренебрежительны, и вскоре к прозвищу, данному Цицероном, прибавилось знаменитое Плутархово “отец лжи”. Геродота упрекали в создании видимости достоверности, достигаемой упоминанием подробностей, которые, как он прекрасно знал, были выдумкой. “По-видимому, Геродот мог бы сказать то же, что Гиппоклид, ставший вверх ногами на стол и болтавший в воздухе ногами: «Геродоту наплевать на все»”[64], – пишет Плутарх (ок. 46–120), яростно атакуя предшественника в работе, озаглавленной “О злокозненности Геродота” (XXXIII).

Исследовать и подбирать факты как Геродот (подсчитаны 1086 примеров, когда он фиксировал свои воспоминания об описываемых событиях) значит уделить внимание множеству местных верований, легенд и сказаний, лишь изредка их комментируя. Рассказ о похищении финикийцами фиванских жриц Геродот сопровождает оговоркой: “Мое собственное мнение об этом вот какое” (2.56). Но не более того. Это прекрасный пример παράλειψις – “умолчания”. Рассказывая о прошлом Египта, Геродот спрессовывает в один абзац 10 тысяч лет истории страны (и триста ее правителей). Как правило, он использует очень общие выражения для дат и эпох, типичны для него “в наше время”, “с этого времени”, “поныне”, “до сих пор”, но тогда, возможно, у него не было более точных сведений.

Непривередливость Геродота становится особенно заметной, когда он преувеличивает размер персидского войска, его вооружение, тактическую смекалку и умения командиров: это нужно, чтобы изобразить триумф греков вопреки превосходящим силам противника[65]. Он рассказывает о войске столь огромном, что города, кормившие его даже один день, разорялись. Мы читаем, что все походы прошлого, вместе взятые, меркнут перед предприятием Ксеркса, но если сообщенное Геродотом подозрительно некруглое число (5 283 220 человек) верно, то колонна вставших в затылок персов растянулась бы более чем на 3200 километров, и когда ее голова достигла бы Фермопил, хвост еще оставался бы на западе нынешнего Ирана. Армии в ту эпоху преодолевали за месяц до трехсот километров, следовательно, наступление персов заняло бы много месяцев.

Указываемые Геродотом размеры, как и в целом величины, нередко неверны, однако в его времена не существовало общепринятых мер для расстояний, денежных единиц или объемов. В ту эпоху представления о времени и пространстве были приблизительными, и сообщения Геродота вполне могли быть куда более точными, чем обычно ожидалось в то время. Великий итальянский историк Арнальдо Момильяно признавал: “Если априорно оценить шансы на написание истории по методу Геродота, то, веротно, нам придется поднять руки и сдаться”[66].

Но неудачи Геродота блекнут на фоне его успехов. В романе Майкла Ондатже “Английский пациент” Хана ухаживает в большом пустом доме за обгоревшим незнакомцем: “С маленького столика у его кровати она берет книгу небольшого формата, которую он пронес сквозь огонь. Это – экземпляр Геродота. Его страницы прекрасно уживаются с наблюдениями и заметками, которые английский пациент записывал между строчками, а также с рисунками и листами из других изданий, вырезанными и вклеенными сюда”. Одна-единственная книга