Костюм: стиль, форма, функция - Кристофер Бруард

от финансового регулирования, неолиберальная догма, определявшие стяжательский характер политического и финансового дискурса на Треднидл-стрит и Уолл-стрит на протяжении 1980-х и 1990-х годов, были не так очевидны в 1970-х. Однако Слоун Ренджеры были в авангарде перемен, пусть даже старомодность их внешнего вида говорила об обратном. По словам Йорка, они:

<…> постоянно говорят о деньгах (но называют других людей, кто делает так же, вульгарными). Есть в них какой-то физиологический мачизм. Однако они не рискуют работать в сфере коммерции <…> или промышленности <…> Эти люди главным образом работают в Сити. Их заветные слова — страховая компания Lloyd’s или какой-нибудь коммерческий банк <…> Но конкуренция в Сити теперь гораздо выше, чем во времена их отцов <…> Ренджеры теперь испытывают большие сложности на рынке труда. Их стиль работает против них[55].

Пройдет еще восемь лет, прежде чем «Большой взрыв» на лондонской фондовой бирже, случившийся в 1986 году, откроет доступ в Сити для всех желающих, однако уже тогда его самодовольные обитатели начали ощущать накал конкуренции. Семейные связи и принадлежность нужному клубу или полку больше не гарантировали место в совете директоров или зале торгов: новички, занявшие прибыльные должности в Сити, добивались их собственным профессионализмом в ситуации быстрой глобализации экономики знаний, когда в большем почете стратегическая и технологическая одаренность, а не правильный выговор. Костюм, тем не менее, оставался ключевым показателем способности «соответствовать». Кадровые агенты, искавшие персонал для Сити, в середине 1980-х вполне могли заявить: «Я не стану трудоустраивать людей, просто обладающих чувством вкуса, чтобы купить правильный костюм в полоску. Они должны уметь зарабатывать деньги — большие деньги»[56]. Но при этом никто пока не сказал, что костюм в полоску сам по себе пришел в упадок. Напротив, во времена нестабильности, «бума Лоусона» конца 1980-х годов, краха Механизма валютных курсов в 1992 году и скандала с компанией Barings 1994 года авторитет качественно пошитого костюма только возрастал. В интервью Financial Times в марте 1993 года сорокатрехлетний британец, директор одного из крупнейших европейских банков, проявил критическое самосознание и внимание к форме, рассказывая о своих потребительских привычках:

В целом, поскольку я имею стандартное телосложение и не люблю тратить большие суммы на то, что в конечном счете является моей рабочей одеждой, я предпочитаю готовые костюмы. Я много путешествую и, как правило, покупаю костюмы в магазине Brooks Brothers в Нью-Йорке, где я каждый раз оставляю около £300–350. Еще у меня есть пара костюмов от Hackett’s, они гораздо дороже, но я особенно люблю надевать их, когда хочу выглядеть очень по-английски. Я более разборчив в выборе сорочек и галстуков. Сорочки я покупаю в магазине Crichton на Элизабет-стрит — они очень похожи на первоклассные сорочки с Джермин-стрит <…> и если я хочу выглядеть поярче, то надеваю галстук от Garrick Club <…>. Мы здесь должны одеваться очень строго, поэтому для яркости и новшеств простора нет[57].

Однако все снова переменится к началу XXI столетия. В наше время многие престижные компании допустили послабления в дресс-коде и способствовали распространению стиля «смарт кэжуал» под влиянием американской философии управления и более свободных неиерархических структур, получивших распространение в интернет-секторе, переживавшем бум в начале 2000-х годов. Например, были введены такие одиозные практики, как «пятница без галстуков». Заместитель редактора The Times в сентябре 2000 года негодовал по поводу эффекта подобного снижения парадности в деловой одежде:

Орден костюма упразднен. Согласно исследованию, проведенному лондонской торговой палатой, «пятница без галстуков» одержала победу: почти половина офисных работников Великобритании в этот день снимают деловой костюм и надевают вместо него что-то более комфортное <…> Сторонники менее формальной одежды противопоставляют свободу повседневной одежды душной иерархичной реакционности ношения костюма <…> И все же большая часть распоряжений, связанных с послаблением дресс-кода, вовсе не дают такой вольности. В них одобряется внешний вид игрока на спортивной площадке, который немногим приличнее футбольной формы. Если уж мы отбросили сарториальный снобизм, то почему бизнесмену можно носить рубашку-поло <…> но не позволено являться в блестящей футбольной майке <…>? Единственное отличие состоит в том, что игра в поло — это высший класс, в то время как бизнес и футбол могут пересекаться только в буфете директорской ложи, где — сюрприз! — все до единого в костюмах[58].

Редакции The Times не стоило беспокоиться. Еще через восемь лет чиносы и рубашки поло встретили свой закат. После катастрофического банкротства финансового гиганта Lehman Brothers в сентябре 2008 года по телевидению показали кадры, на которых сотрудники компании, внезапно лишившиеся своих прибыльных должностей, покидают головной офис, вынося характерные картонные коробки с личными вещами. Самой обескураживающей деталью в этих кадрах было то, что все эти люди были одеты в знакомые пастельные тона дорогой марки спортивной одежды. Ничто не могло ярче символизировать крах доверия граждан частным финансовым институтам, где они размещали свои ипотечные кредиты, сбережения и пенсии, чем отсутствие хорошо скроенного костюма. Несмотря на все его скучное единообразие, костюм являл собой формировавшийся веками символ заслуженного доверия. Открыто игнорировать этот символ оказалось недальновидным решением, и будущее костюма, как и международной банковской системы, казалось безрадостным.

Вторжение неформальных дресс-кодов в мир банковских услуг и крупных финансов в 1990-х и начале 2000-х годов, казалось, сопровождало падение авторитета прежних ценностей и триумф жадности, ставшей предвестником глобального финансового кризиса 2008 года. Леонардо Ди Каприо в фильме «Волк с Уолл-стрит» (2013), основанном на мемуарах опального биржевого маклера Джордана Белфорта. Изображение любезно предоставлено фотоагентством Photofest (© Paramount Pictures)

Кажется уместным, что в первом томе провидческого «Капитала» (1867) для наглядности изложения взаимосвязей между трудом, необходимым для производства, потребительной стоимостью товаров и их фетишизацией в буржуазном обществе Карл Маркс в качестве примера использовал сюртук и отрез ткани — основу форменной одежды клерка. Кэролайн Эванс и другие теоретики политики и культуры, такие как Террелл Карвер и Питер Сталлибрас, признавали актуальность приведенного Марксом примера с сюртуком в беспорядочной обстановке постмодернистского, постиндустриального, посткризисного мира. Исследовательница полагает, что его сложные, небесспорные построения свидетельствуют о неустойчивости ценностей в дегуманизированную эпоху и стремлении вернуться к материалистической определенности. В материале, в процессе создания, покупки и ношения сюртука (читай — костюма) воплощен весь этот спектр:

Маркс ходит кругами вокруг сюртука, ткани, пошива и ткачества, используя такие расплывчатые термины, так долго и так подробно их обсуждает, что в его нарративе товар обретает собственную жизнь <…>. [Он] утверждает,