Гражданин Бонапарт - Николай Алексеевич Троицкий

комоды, кресла. Жду ваших предложений завтра, дабы можно было тут же приступить к делу»[1269]. Не забывает Наполеон и о хлебе: цена на хлеб во Франции, и без того невысокая в начале консульства, упала с 12 су за фунт в 1803 г. до 9 су в 1804[1270]. Характерен и такой факт: когда первому консулу подали проект указа о запрещении входить в парк у дворца Тюильри людям в рабочей одежде, он «перечеркнул его и разрешил вход в парк всем без исключения»[1271].

Не удивительно, что рабочие, давно жаждавшие конца тех бед, которые были унаследованы от Директории, а в первую очередь — конца войны, безработицы и голода, восприняли режим консульства, возвеличенный авторитетом «гражданина Бонапарта», как благо. Полиция, следившая за настроением различных слоёв населения страны, сообщала летом 1800 г.: «…наилучший дух царит среди рабочих»[1272].

Главной социальной опорой консульского и затем имперского режима Наполеона была буржуазия (не только городская, но и сельская), класс постреволюционных собственников, включая имущее крестьянство. Конституция 1799 г. закрепила за крестьянами право владеть землёй, которую они приобрели во время революции, отняв её у своих бывших господ, феодалов. В земледелии, как и в промышленности, Наполеон заботился об экономическом прогрессе, щедро поощряя технические нововведения. Так, он лично вручил орден Почётного легиона «изобретателю сахара из свеклы» банкиру Жюлю-Полю-Бенжамену Делессерту (1773–1847) и приказал засадить свеклой 100 тыс. гектаров, а фармацевта Антуана-Огюста Парментье (1737–1813) возвёл в баронское звание за то, что тот внедрил во Франции картофель[1273].

Наряду с экономикой исключительно важную роль во внутренней политике консульства играло образование. В этой сфере первый консул столкнулся с трудностями не меньшими, если не большими, чем в экономике. Образованием в королевской Франции ведала религиозная администрация, а в результате массового с 1789 г. исхода из страны (внутри страны — из жизни) священнослужителей большинство учебных заведений остались без преподавателей, и к 1799 г. французская молодёжь «блистала скандальным невежеством»[1274]. На одном из первых же заседаний Государственного совета Наполеон заявил: «Из всех областей управления самая важная — народное образование. От этого зависит всё — и настоящее, и будущее. Народное образование должно быть разумным и классическим»[1275].

Сказано — сделано. Именно Наполеон, ещё до того, как стал императором, начав почти с нуля, создал, а в годы империи постоянно совершенствовал «разумную и классическую», в основном сохраняющуюся поныне (!), систему начального, среднего и высшего образования во Франции[1276]. Начальное образование по закону от 1 мая 1802 г. он передал в ведение местных коммун, а среднее и высшее конструировал под государственным, фактически под своим личным контролем. Функции ведомства по управлению высшей и средней школой выполнял «L'Université», во главе которого стоял «Grand Maître» (Великий магистр) с полномочиями министра образования. Вместо старых университетов, которые были закрыты во время революции как «очаги религиозной схоластики», Наполеон открывал специализированные вузы для подготовки инженеров, юристов, педагогов, чиновников любого профиля (административных, судебных, финансовых, военных) и др. Средние школы (лицеи, колледжи) открывались главным образом для того, чтобы готовить младших офицеров и государственных служащих, которые могли в дальнейшем с целью карьерного роста получать после среднего ещё и высшее образование.

Нельзя не согласиться с Беном Бейдером в том, что «только с помощью цифр можно составить представление о масштабах этих преобразований, доведённых до конца первым консулом и, далее, императором. За 15 лет число лицеев возросло с 9 до 46, частных средних школ, контролируемых государством, — с 300 до 1200; колледжей, заново созданных, к 1815 г. станет 370. В 1814 г. Франция насчитывала 37 академий, 13 теологических вузов, 17 — юридических, 9 — медицинских, 31 — языка и литературы, 17 — естественных наук»[1277]. Что касается начального образования, то, по подсчётам Эмиля Людвига, уже через три года после 18 брюмера Франция имела 4500 народных школ[1278].

Не отвлекаясь от решения насущных правовых, социально-экономических, образовательных проблем, Наполеон в первые же полтора года своего консульства сумел решить и одну из самых острых проблем — бандитизма, обезопасить Республику от разбойничьих шаек. Зверский разгул этих шаек, главным образом на дорогах южной и центральной Франции, обрёл в последние годы правления Директории характер социального, если не сказать национального, бедствия. Вооружённые бандиты разбойничали на больших дорогах, останавливали кареты, дилижансы, фургоны и не только грабили пассажиров, но чаще всего их убивали; нападали и на деревни, захватывали людей, изуверски (с «поджариванием» пяток на медленном огне) пытали их, требуя золота и драгоценностей. Иной раз с той же целью крупные банды совершали разбойничьи налёты и на города. «Эти шайки, — читаем у Е.В. Тарле, — прикрывались знаменем Бурбонов; их люди якобы мстили за ниспровергнутый королевский трон и католический алтарь»[1279]. Тот факт, что почти все они были заурядными уголовниками — бродягами, дезертирами, беглыми арестантами и каторжниками, эти люди, естественно, не рекламировали.

Е.В. Тарле особо подчеркнул оперативность и результативность мер, принятых Наполеоном против бандитизма: хотя «развал и беспорядок в полицейском аппарате к концу правления Директории делали эти шайки почти неуязвимыми и «подвиги» их безнаказанными», первый консул «расправился с разбоем в каких-нибудь полгода»[1280]. Он действовал, презрев всякое милосердие по отношению к бандитам. Его директивы карательным отрядам были предельно жестокими: не брать в плен, расстреливать захваченных бандитов на месте, казнить не только тех, кто грабит и убивает, но и тех, кто перекупает и перепродает награбленное, и даже полицейских чинов, которые попустительствуют грабителям и убийцам. Результат сказался быстро и был впечатляющим: к лету 1800 г. повсеместно (кроме Вандеи, о ней речь впереди) на всех дорогах, в городах и деревнях воцарились тишина и порядок. Теперь «один вид жандармов, набиравшихся Наполеоном из числа лучших его солдат, устрашающе действовал на преступников», — писал о том времени Стендаль[1281].

Е.В. Тарле именно в связи с очищением Франции в 1799–1800 гг. от разбойничьих банд заключил, что Наполеон всегда «решительно предпочитал скорее покарать десять невиновных, чем пощадить или упустить из рук одного виновного», и что он «скорее простил бы, если бы о нём распространяли слух, что он зверь, чем возводили бы на него напраслину, будто он добр»[1282]. В этом Евгений Викторович, судя по свидетельствам из самых разных источников, существенно ошибается. Конечно, исследования Артура Леви («Душевные качества Наполеона») и академика Фредерика Массона («Наполеон I в придворной и домашней жизни») можно расценить как предвзятую апологию Наполеона. Но ведь даже в них, помимо слащавых