Гражданин Бонапарт - Николай Алексеевич Троицкий

Тем не менее он ещё ряд лет сохранял и даже укреплял республиканские традиции. Парадоксально, но факт: даже после коронации 1804 г. Наполеон подписывался на всех декретах как «император Французской республики», и только 1 января 1809 г. слова «Французская республика», которые чеканились на монетах, были заменены словами «Французская империя»[1219].

Руководствуясь своим кредо «Ни красных колпаков, ни красных каблуков!», первый консул в числе первоочередных дел взялся за решение вопроса об эмиграции — этой, как он считал, «одной из главных язв государства»[1220]. Дело в том, что после революции 1789 г. из Франции начался массовый отток эмигрантов разного происхождения — главным образом, конечно, дворян. Революционные конвульсии 1793–1797 гг. (террор якобинцев, перевороты 9 термидора и 18 фрюктидора) добавили к старым новые волны беженцев — не только роялистов, но и республиканцев. Общее их число специалисты определяют примерно в 200 тыс. человек из 30 миллионов французов[1221]. Директория была по отношению к ним непримирима: в 1797 г., вскоре после 18 фрюктидора, она приняла декрет о смертной казни любого эмигранта, обнаруженного на территории республики, а к концу 1799 г. с этой целью утвердила «чудовищный специальный список всех эмигрантов»[1222].

Наполеон первым делом, на экстренном совещании консулов, отменил репрессивные приказы министра полиции Ж. Фуше, который явно переусердствовал в своём стремлении понравиться новой власти. По его приказам (если бы их одобрили консулы) подлежали высылке во Французскую Гвиану 37 известных республиканцев, в том числе личные, как полагал Фуше, враги Наполеона — Гюг Дестрем и Жозеф Арена. Мало того, Фуше приказал арестовать ещё 27 бывших своих единомышленников-якобинцев из числа депутатов Совета пятисот, среди которых оказался генерал Ж.Б. Журдан; им грозила более лёгкая ссылка — в департамент Нижняя Шаранта, на западе Франции[1223].

Отменив приказы Фуше (при полном согласии других консулов), Наполеон распорядился освободить арестованных республиканцев, а генералу Журдану 24 ноября 1799 г. написал дружеское письмо, в котором выразил надежду на сотрудничество с «триумфатором Флерюса»[1224].

Ещё до того как была провозглашена всеобщая амнистия эмигрантам, Наполеон вернул во Францию таких изгнанников — героев революции, как Л.Н. Карно и М.Ж. Лафайет. Но если Карно принял от первого консула, хотя и ненадолго, пост военного министра, то Лафайет, усмотрев в намерениях и действиях Наполеона тягу к «самовластию», отказался от сотрудничества с ним, отклонив все его предложения — войти в Сенат, принять только что учреждённую высшую награду Франции, а именно орден Почётного легиона, и, наконец, стать послом в США, где президентствовал старый друг Лафайета Томас Джефферсон[1225].

Всеобщая политическая амнистия была объявлена 26 апреля 1802 г. Она не распространялась лишь на тех, кто боролся против Республики с оружием в руках. Сразу же началось массовое возвращение на родину эмигрантов обоего пола, разных взглядов, сословных категорий и возрастов. В первые же дни, по подсчётам специалистов, границу перешли более 50 тыс. возвращенцев[1226]. «Французы не проявляют особой злопамятности к сбившимся с пути — лишь бы их руки не были обагрены родной кровью, — читаем об этом в новейшем исследовании Бена Вейдера и Мишеля Франчески. — Вот любопытное свидетельство эмигрантки из «бывших», мадам де Буань: на пограничном контрольном посту, где она появляется не в лучшей, как ей казалось, форме, служащий начинает задавать ей анкетные вопросы, но старший по должности прерывает его: «Покороче! Пишите просто: «Прелестна, как ангел»». Тут мадам де Буань осознаёт, что она действительно вернулась домой!»[1227]

Так «гниющая язва эмиграции» (по выражению Б. Вейдера и М. Франчески) была залечена. Очень многие из бывших эмигрантов интегрировались в государственные и воинские структуры, религиозные службы и дипломатические представительства, хотя (за исключением Карно) и не на высшие посты[1228]. Был среди них и школьный друг Наполеона Александр де Мази. Полагая, что тот в эмиграции, скорее всего, обеднел, первый консул послал ему вексель на 10.000 франков с дружеской припиской: «Де Мази, когда-то ты давал мне деньги взаймы, теперь — моя очередь»[1229].

Уважение к Республике и к революции всё время консульства подчёркивалось везде и во всём. По инициативе Наполеона была вычеркнута из списка народных празднеств годовщина казни Людовика XVI, как событие отнюдь не праздничного толка, но зато дни взятия Бастилии (14 июля 1789 г.) и провозглашения Французской республики (20 сентября 1792 г.) праздновались с гораздо большей торжественностью, чем при Директории. Показательно для того времени, что Наполеон «настоял на исключении из состава Института Франции — высшая и редко применяемая мера наказания! — одного из влиятельных её членов за то, что он посмел в своих сочинениях очернить революцию»[1230].

В парадной галерее дворца Тюильри (резиденции консула) были установлены скульптурные портреты не только Александра Македонского, Ганнибала, Сципиона, Цезаря, великого Анри Тюренна (самого выдающегося из французских военачальников прошлого) и Фридриха Великого, но и Демосфена, Цицерона, Брута (рядом с портретом убитого им Цезаря), Д. Вашингтона, О. Мирабо, Ф. Марсо. Тот факт, что сестре вождя Французской революции Максимильена Робеспьера Шарлотте первый консул назначил пожизненную пенсию в 3600 франков, был тогда широко разрекламирован, а вот о том, что вдовы казнённых Ж.П. Марата, Г. Бабёфа и прокурора парижской Коммуны П.Г. Шометта сидят в тюрьме, знали немногие (кстати сказать, у вдовы Шометта консульская полиция изъяла больше 50 экземпляров памфлета против «узурпатора Бонапарта»)[1231].

Роскошный Версальский дворец первый консул подарил солдатам-инвалидам, ветеранам Республики. «Бывшая обитель королей, — гласит написанный им декрет трёх консулов от 28 ноября 1799 г., — должна стать спальней солдат, проливавших свою кровь, чтобы низвергнуть монархов»[1232]. «Не следует забывать, — справедливо заметил по этому поводу А.3. Манфред, — что французская армия в те годы была на 9/10 крестьянской. Жак-простак с деревянной ногой в покоях Марии-Антуанетты или в зеркальной галерее французских королей — что могло быть популярнее подобной правительственной меры в крестьянской стране? И армия, и деревня рукоплескали «маленькому капралу», приписывая ему одному закон, так льстивший наивному тщеславию крестьян»[1233].

Точно так же льстили тщеславию крестьян, солдат и вообще большинства нации факты дружеской переписки первого консула с боевыми соратниками любого, даже самого низкого ранга. Вот, к примеру, его ответ на обращение к нему простого сержанта: «Я получил твоё письмо, любезнейший товарищ. Знаю твои заслуги. Ты один из храбрых гренадеров нашей армии. Твоё имя внесено в список ста храбрецов, которых я приказал наградить почётными саблями. Все солдаты твоей полубригады находят тебя более всего достойным этой