Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера, 1929–1941 - Стивен Коткин

За кулисами Литвинов упорствовал в своем антинацизме; в послании Сталину он подтверждал сообщение ТАСС о том, что Шахт конфиденциально поведал одному французскому банкиру, будто бы Германия намеревается совместно с Польшей расчленить Советскую Украину. Литвинов призывал диктатора дать «директиву об открытии систематической контрпропаганды против германского фашизма», чьи нападки на большевизм достигли «гомерических пропорций». Однако другие сотрудники наркомата иностранных дел проводили линию, которой отдавал предпочтение Сталин. Твардовский, снова получив должность в германском министерстве иностранных дел, позвонил Якову Сурицу, советскому послу в Берлине, чтобы пригласить его к себе в знак вежливости — но ему неожиданно позвонил Сергей Бессонов, советник посольства по торговле, и попросил принять его перед Сурицем. Твардовский принял их обоих по отдельности 10 декабря. Бессонов, которого он принял первым, напрямую задал вопрос: «как могут быть улучшены советско-германские отношения». Суриц задал тот же вопрос, якобы спрашивая совета. Бессонов писал в наркомат иностранных дел, что разговоры, в которых он участвовал, подтверждали «наличие в Германии слоев и групп, по различным причинам заинтересованных в нормализации отношений», — в первую речь он называл крупный бизнес и военных старой закалки, — и говорил, что они ожидают от СССР конкретных шагов, которые помогли бы им во внутриполитической борьбе[1816].

Свои навязчивые идеи имелись и у Гитлера. 13 декабря он принял британского посла сэра Эрика Фиппса по просьбе последнего с тем, чтобы обсудить тупик на переговорах по ограничению военно-воздушных сил. Решение Германии строить флот и соответствующая гонка военно-морских вооружений в свое время приблизили начало мировой войны, однако британские официальные круги еще больше опасались гонки военно-воздушных вооружений[1817]. Фиппс твердил себе, что свирепый фюрер ведет себя более рассудительно, чем его безумное окружение. Однако Гитлер разразился тирадой, осудив франко-советский пакт как «военный альянс, недвусмысленно направленный против Германии» (согласно немецкой записи разговора), и указав (согласно английской записи), «что русская атака с воздуха с легкостью может за несколько часов превратить Берлин в пепелище». Он нападал на британские дипломатические игры с Москвой, заявив, что Уайтхолл делает авансы Советскому Союзу только потому, что желает что-то противопоставить Японии. Фиппс отрицал это, стоя на том, что «мы живем в одном доме» с Советским Союзом и это невозможно игнорировать. На это Гитлер возразил, что СССР — «подлый и грязный житель дома, с которым прочим жильцам не следует иметь никаких политических дел».

Гитлер все более сурово и громко утверждал, что принятые коммунистами согласно двусторонним пактам обязательства не вмешиваться в дела других стран опровергаются «самым агрессивным и наглым подпольным вмешательством [Москвы] в дела всех цивилизованных государств, не исключая и Британской империи». Он кричал, что дал отпор раздававшимся в Германии призывам потребовать для нее флота, достигающего половины от британского, ограничившись лишь третью, однако Англия все равно стерпела союз французов с большевиками и сама замышляет заключить такой же союз. «В какой-то момент г-н Гитлер свирепо упомянул Литву, заявив, что ни эта страна, ни прибалтийские государства в целом не станут для России ни малейшей помехой при нападении на Германию», — отмечал Фиппс в резюме разговора, добавляя: «даже делая вид, что боится русского нападения, он говорил о России с крайним презрением и заявил о своем убеждении в полном превосходстве Германии как в военном, так и в техническом отношении. Порой он начинал ковырять пол каблуком»[1818].

Сломанная трубка

В Москве в честь Маяковского была переименована Триумфальная площадь[1819]. Лиля Брик, жившая в Ленинграде и хранившая архив Маяковского, в отчаянии написала Сталину, что книги покойного поэта почти невозможно достать, специальное помещение в Коммунистической академии для его литературного наследства так и не было выделено, а предложение отдать его последнюю квартиру в маленьком деревянном доме под библиотеку не было никем поддержано. «Я одна не могу преодолеть эти бюрократические незаинтересованность и сопротивление — и после шести лет работы обращаюсь к Вам, так как не вижу иного способа реализовать огромное революционное наследство Маяковского», — писала Брик. Сталин откликнулся резолюцией, адресованной Ежову: «Маяковский был и остается лучшим и талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям — преступление. Жалобы Брик, по-моему, правильны»[1820]. В «Правде» (05.12.1935) неожиданно была напечатана хвалебная статья о Маяковском, в которой цитировался отзыв Сталина о нем как о «талантливом» поэте (преднамеренное снижение тональности, впоследствии исправленное)[1821]. Пастернак частным образом обратился к диктатору, выразив благодарность за признание другого поэта («горячо Вас любящий и преданный Вам»)[1822].

Тем временем Япония старательно подтверждала прогнозы Сталина в отношении ее возраставших амбиций[1823]. В Маньчжоу-Го она приступила к созданию обширной автономной провинции для этнических монголов и поощряла сохранение традиционного образа жизни, в противоположность советским социальным экспериментам в формально независимой Монголии[1824]. Чан Кайши уступил часть Китая японским оккупантам, планируя нанести по ним решительный удар после разгрома коммунистов, однако из-за отхода коммунистических сил в китайскую глубинку эта расправа не состоялась. Уцелевшие коммунисты собирались на новой укрепленной базе в бедной провинции Шаньси, причем в качестве главного вождя коммунистов о себе заявил Мао, которого во время «Великого похода» несли в паланкине[1825]. Чан Кайши обратился к советскому послу Дмитрию Богомолову с просьбой о поставках оружия, делая вид, будто националисты наконец решились взяться за изгнание японцев. «От всех моих разговоров… у меня осталось впечатление, что они все хотели бы ускорить возможное столкновение между нами и Японией», — сообщал Богомолов в Москву (09.12.1935). Сталин согласился поставить националистам оружие (через Синьцзян), опасаясь того, что в противном случае Чан Кайши может пойти на сепаратную сделку с Японией. 9 декабря коминтерновская политика «единого фронта» была распространена и на сотрудничество с Чан Кайши — без ведома находившегося в глухой китайской глубинке Мао, который пришел в ярость, узнав об этом[1826].

Некое советское официальное лицо, «близкое к Кремлю», уведомило сотрудников американского посольства, что любые действия Японии против Монголии будут рассматриваться как посягательство на территориальную целостность СССР, однако спустя неделю японско-маньчжурский отряд сжег монгольскую пограничную заставу, убив и захватив нескольких монгольских пограничников, и ответом на это стал только официальный протест[1827]. Тем временем в Москву 12 декабря прибыла монгольская делегация, которую снова возглавлял премьер-министр Гэндэн, тянувший с выполнением приказа Сталина об искоренении