Россия и Европа - Николай Яковлевич Данилевский

на преобладание в землях Венгерского королевства, – такого же случайного политического агрегата, как и вся Австрийская монархия, – имеют к нему положительное сочувствие. Все же прочие поборники его, из немцев, имеют к нему сочувствие отрицательное как к средству, замедляющему торжество федерализма, в котором большинство австрийских народов видит спасение Австрии и осуществление своих заветных стремлений к политической равноправности и полноправности и по отношению к которому дуализм составляет действительно лишь переходную ступень от централизма, так сказать, первый шаг к его осуществлению. Следовательно, дуализм должен сокрушиться под ударами славян или даже от пассивного сопротивления их, при удобном случае, – как сокрушен централизм противодействием мадьяр[94].

Но возможнее ли федерализм? Так как симпатии большинства славян на стороне федерализма, то с тем большим вниманием должны мы рассмотреть эту последнюю надежду австрийской государственности, а также ее сообразность с истинными интересами Славянства.

Прежде всего может показаться странным и даже необъяснимым, почему австрийские государственные люди, справедливо слывущие самыми искусными политиками, убедившись в невозможности сохранения неограниченной монархии и исключительного господства немецкой национальности в Австрии, не решились прямо удовлетворить желаниям и требованиям большинства своих подданных, дабы основать таким образом Австрийское государство на самом многочисленном элементе его населения, к чему начал было как будто бы стремиться Белькреди. По-видимому, это могло бы даже дать австрийскому правительству средство через удовлетворение несравненно менее радикальным требованиям славян сдерживать мятежные и сепаратистские стремления мадьяр, точно так же как в меньших размерах оно сдерживало поляков, покровительствуя в самых скромных размерах русским в Галиции. Казалось бы, основываясь преимущественно на славянах, Австрия, хотя и в форме федерации, могла бы, в сущности, сохранить в гораздо большей степени государственное единство, чем при настоящей дуалистической форме. Но это только так кажется.

В судьбе славянской народности, точно так же как в судьбе Православной Церкви, есть что-то особенное: только они представляют примеры того, что, будучи религией и народностью большинства подданных в государстве, они, однако же, вместо того, чтоб быть господствующими, суть самые угнетенные. Такую диковинку представляют нам Турция и Австрия. В первой православие есть религия большинства, а последователи его тем не менее терпят наиболее угнетения; во второй славяне составляют половину всего разнородного населения империи, а из всех ее народов пользуются наименьшими правами и беспрестанно приносятся в жертву немцам и мадьярам. Если такое угнетенное состояние православных в Турции объясняется тем, что турки видят в них своих тайных врагов, готовых воспользоваться всяким случаем для освобождения себя от ненавистного ига, то к Австрии и это объяснение неприложимо. Славяне, без различия племен, были всегда самыми верными подданными Австрии, – не только более верными, чем мадьяры, но даже чем и самые немцы. В 1849 году только они одни сохранили преданность Австрийскому дому и спасли Австрию, конечно, с помощью славян неавстрийских.

Чем же это объясняется? По нашему мнению, весьма верным тактом австрийского правительства, которое (вопреки и примерам, и хорошо ему известным чувствам славян) понимает, что все-таки ему нельзя основываться на славянах, что даже политическая равноправность их с прочими народами должна повести к гибели Австрии, что ей можно существовать только при германизации и (в помощь ей) мадьяризации славян. Оно понимает, и давно уже понимает, что на Востоке есть такой магнит для Славянства, который волей или неволей как для самого магнита, так и для славянских частиц вырвет их из объятий Австрии. Представим себе славян австрийских, славян турецких, славян русских, соединенных между собой в той или другой политической форме. К такому союзу должны, по необходимости, по самому географическому положению своему, присоединиться вкрапленные в Славянство (как гнезда или жилы совершенно особенных минералов в облекающую их горную породу) мадьяры, румыны и греки. Для славян открывается при этом такая блистательная будущность, которая не может не манить их к себе. Племя, которому рисуется в будущем такое первостепенное, миродержавное место, не может удовольствоваться местом второстепенным или третьестепенным, простой терпимостью наравне с мелкими неисторическими народностями. Но для всей этой будущности Австрия, в какой бы форме мы себе ее ни представляли, составляет, очевидно, препятствие, которое во что бы то ни стало, рано или поздно, должно быть уничтожено.

Напротив того, с разрушением Австрии и немцы, и особенно мадьяры необходимо теряют. Историческая роль их суживается, значение их уменьшается. Австрийские немцы могут, правда, присоединиться к германской нации, имеющей рано или поздно соединиться в одно целое, благодаря настойчивости Гогенцоллернов и гению Бисмарка[95]; но с тем вместе теряют они господство над 30 миллионами немцев, что так тяжело для всякого истого европейца, в особенности же германца, для которого насилие и господство составляют вторую природу, как бы они ни прикрывались фразами о равенстве и либерализме. Для мадьяр исторические обстоятельства сложились точно таким же образом, только в усиленной степени. Этот мелкий, честолюбивый и властолюбивый народец в каких-нибудь 5 миллионов душ теряет с падением Австрии всякую надежду на раздел господства с немцами, при коем на его долю досталась гегемония в группе народов более чем 15 миллионов душ. С распадением Австрии к тому же им некуда примкнуть, как то могут сделать немцы, потому что среди окружающих их народностей они совершенные бобыли; им ничего не остается, как мало-помалу распуститься в славянском море – подобно тому как распустились в нем их некогда многочисленные финские родичи. России было на роду написано низвести своих западных соседей – шведов, поляков и турок – с той исторической высоты, на которую они было забрались вследствие благоприятствовавших им исторических случайностей, но на которую они не имели никаких прав по своим действительным внутренним силам. Под ударами России лопнули эти политические лягушки, тщившиеся раздуться в быка. К числу таких же лягушек принадлежит, без сомнения, и мадьярский народец, – и рано ли, поздно ли, а ему предстоит та же участь и от той же руки. И это он чувствует и трепещет.

Итак, от разрушения Австрии славяне возвышаются в своей исторической роли, немцы же и мадьяры понижаются – и одной этой черты достаточно, чтобы убедиться, что многочисленнейший этнографический элемент Австрийского государства не может служить его политическим фундаментом. Австрийские государственные люди, заменив централизм дуализмом, выказали, следовательно, свой обычный политический такт, ища опоры расшатавшемуся зданию Австрийской империи в тех народностях, интерес которых требует поддержки, а не разрушения его.

В самом деле, при системе дуализма немцы и мадьяры имеют очевиднейший интерес удерживать славян в политическом соединении с собой. Но представим себе, что федерализм принят за основной принцип австрийской государственности. Этим самым славяне получают преобладающее значение в австрийском