Опыты для будущего: дневниковые записи, статьи, письма и воспоминания - Александр Михайлович Родченко

Маяковский очень любил Родченко, всячески его пропагандировал, защищал от того же Полонского.

Было такое знаменитое выступление Маяковского, когда он отбивал и победоносно отбил свой журнал от нападок Полонского, который пренебрегал работой Родченко, называя его фоторепортером, а Маяковский, возражая Полонскому, показал и огромное общественное значение работы над плакатом, над фотоиллюстрацией истории партии и обобщил это так, что не замечать этой работы – это барство и буржуазное чванство. Я думаю, что эти слова хорошо звучат и сегодня, и многому можно еще поучиться и научиться в этом споре, который был тогда между Маяковским и Полонским.

Вы помните, что В.В. Маяковский сказал в конце своей деятельности, что он «амнистирует Рембрандта». В конце жизни он сказал, что он признает все формы художественной работы, но он против барства, которое не признает плаката и фотоиллюстрации. Но было понятно, что это были полемические принципы, полемические тенденции и что рембрандтовское изобразительное искусство должно работать на социализм.

Я могу сказать, что эта выставка, которая знакомит нас с работами Родченко-живописца, показывает, что Маяковский был прав, и если бы эти работы видели свет раньше, он бы выдвинулся быстрее, а ресурсы у него были очень большие.

Это был человек больших чувств, большого такта, и я выражаю свое удовлетворение по поводу того, что мы здесь встретились. Я считаю, что это начало в деле изучения творчества большого художника, который был нашим современником.

[Аплодисменты]

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ

Слово предоставляется С.И. Кирсанову.

тов. КИРСАНОВ С.И.

Товарищи, я выступаю неожиданно для самого себя и для вас.

Меня просили сказать несколько слов экспромтом, но когда я ответил вам «нет» – он был не готов.

Я теперь хочу сказать, что здесь говорили о художнике Родченко как о какой-то частице нашего прошлого, частице прошлого нашего искусства, раннего прошлого.

Я думаю, что Родченко и те, которые были около него в изобразительном искусстве, – это не только страница прошлого, но, может быть, и частица будущего.

Я поясню почему. Почему я так думаю при всём том, что Родченко удалось при жизни мало сделать, мало осуществить из того, что, может быть, он бы мог осуществить и сделать.

Тут было сказано слово об аскетизме. Это слово верное, но аскетизм – это термин, который объясняет только часть проблемы.

Дело в том, что и Родченко, и Маяковский, и другие товарищи, которые вместе работали в те времена и стремились создать новое искусство, отправной точкой того, что они делали, объясняли ненавистью к прошлому.

И эта ненависть – она была не игрой в отрицание прошлого, она была первым необходимым шагом, чтобы создать новое. И Маяковский об этой ненависти к прошлому, старому не раз говорил не только в ранние годы, но и в годы, которые предшествовали его концу.

Дело в том, что ненависть к прошлому, под которым понималось старое общественное устройство, – она сочеталась с ненавистью ко всему в нас ушедшему, рабьему – от завитушек на плафонах барских особняков до розовых абажуров в мещанских гостиных, которые лезли и перли в дома нового общества, нового строя. И тот аскетизм, с которым мы сегодня опять встретились через очень много лет, – аскетизм простоты, аскетизм прямых линий, аскетизм отказа от ненавистных украшений, так напоминающих о ненавистном строе, – отход от этого аскетизма, забвение его привели, мне кажется, нас к тому массовому распространению мещанского искусства, о котором уже и партия должна была высказаться в своем решении о нашей архитектуре.

Мне пришлось с обидой смотреть на кое-какие вещи за рубежом. Это очень похоже на то, что есть в изобретательстве, – например, когда мы узнаем, что кислородное дутье, к которому мы пришли в последние годы, было у нас сперто и применялось в Германии задолго до того, как мы применили его. Многое из того, что мне пришлось увидеть в современной архитектуре, в новейших аэровокзалах, построенных в Риме и Лондоне, – я увидел, что мы это начали и бросили. Мы начали это искусство предельно-закономерной простоты, искусство, которое страшно подходило к формам нашей жизни, которое гораздо больше подходило к тому строю и общественному устройству, которое тогда только начиналось, чем то искусство, которое у нас и недавно, и сейчас подчас объявляются искусством нового общества, будучи иногда просто эклектическим собранием украшений, взятых из ранних времен, у разных народов.

Вот почему у Родченко, когда я смотрю на его обложки и плакаты, – всё это мне кажется началом, не получившим развития, и это очень грустно, что мещанское искусство этому раннему началу, этому периоду нашего социалистического эстетизма положило барьер в виде этих тысяч розовых шелковых абажуров, которые мелькают из окон новых московских квартир.

[Аплодисменты]

Мы видим, как изо дня в день, из года в год, от конференции к конференции, от выставки к выставке рождаются в нашем народе, в нашей интеллигенции, в нашей жизни предметы домашнего быта, качество культуры предметов ведут к мещанскому эстетству в худшем смысле слова, а эти статуэтки!! вплоть до статуэтки того же Маяковского, который бы с отвращением сбросил эту статуэтку, увидев ее на столе.

[Аплодисменты]

Я думаю, что мы придем к этому началу, но не придем как к вершине, которая была и от которой мы отошли. Это было предгорье горы, которую мы воздвигнем потом. Но помните, что это было предгорье, потому что мы вернемся посмотреть на это, видя в этом зерно будущего, и поблагодарим тех, которые отказались от славы, от бархатной куртки живописца и славы художника, всё-таки сохранив в себе мужество остаться частицей будущего.

[Аплодисменты]

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ

Слово имеет А.В. Февральский.

тов. ФЕВРАЛЬСКИЙ А.В.

Я хотел бы рассказать о работе Родченко в спектакле «Клоп» в 1929 году в театре им. Мейерхольда. В.Э. Мейерхольд очень высоко ценил Маяковского не только как поэта и драматурга, но и как человека талантливого, понимающего в театре, и как художника, и когда Маяковский принес «Клопа» Мейерхольду, то последний предложил ему наметить художника предстоящего спектакля, и Маяковский предложил для первой части Кукрыниксов, а для второй – Родченко, выдвинул композитором молодого тогда пианиста Шостаковича.

Все эти большие мастера в тот период впервые в театре выступили в этом спектакле в содружестве с Маяковским и Мейерхольдом.

Я сказал, что были приглашены разные художники для двух частей спектакля. Почему это было сделано? Потому, что первая часть «Клопа» происходит в 1929 году, а вторая через 50 лет, в будущем, и нужно было очень резко