Опыты для будущего: дневниковые записи, статьи, письма и воспоминания - Александр Михайлович Родченко

Он был художником, который в каждом штрихе своего рисунка необычайно принципиально подходил к своему материалу.

Мы имели возможность в той небольшой группе художников, писателей, критических деятелей, деятелей кино, и театра, которые группировались вокруг В. Маяковского, видеть его искусство.

Это был художник, который нас, тогда еще часто плававших, направлял наши мысли на дорогу перестройки жизни.

Я впервые увидел художника, который так волновался за то, какие будут жилища рабочих, как будут выглядеть улицы клубы, города, – он волновался так, как мать волнуется за свою плоть. В то время существовал ракурс, который был иногда подражательным, без учета возможностей, а у него это было всегда точкой отправления, это не была эстетическая игра.

Мы еще помним, каким успехом пользовались его 4 павильона на Парижской выставке. Он получил за эти павильоны четыре медали. Мы видели его оформления журналов; мы видели его «Ингу» в Театре Революции и, наконец, он вошел в необычайное содружество, участвуя в пьесе Маяковского «Клоп» – Шостакович, Кукрыниксы и Родченко! Это был не случайный подбор, – именно это определяло позиции художников на левом участке фронта большого искусства.

Родченко оформлял ту часть спектакля, которая проходила в будущем. Говорили, что он рисует будущее не таким, как оно должно быть в жизни, что слишком хирургически чисто он показывает будущую действительность. Это было нарочито сделано – он противопоставлял это будущее пьяному грязному быту, а будущее светлое, чистое, незапятнанное.

Разве он так именно представлял себе то будущее, которое он нарисовал? Это был определенный прием, это напоминание о высотах, строгих требованиях. Говорили, что у людей проходил «мороз по коже». А это был не «мороз по коже», а высокие чистые требования, предъявляемые художником ко всему тому, что тянуло нас назад.

Не так давно мне пришлось побывать в Загорске, куда теперь возят интуристов, поскольку там находится старинная «Лавра».

Я понимаю интерес приезжающих к нам к старине русской; хорошо, что их возят туда, пусть посмотрят, но когда обратно едешь в Москву, мне бывает горько, что они не могут посмотреть революционно звучавшую, боевую Москву. Тогда это входило во внешность, входило в оформление наших квартир. Это был не аскетизм, но пример людей, которым ничего кроме свежевыстиранной сорочки не нужно, которым нужна была свежесть и простота отношений, жизни.

Мы не раз еще будем обращаться к творчеству Родченко. Он был очень влиятелен в своей отрасли. Полиграфическое оформление, оформление квартир, клубов – всё самое лучшее, что сохранилось, носит отпечаток руки и таланта Родченко. Мы не представляли себе тогда литературы, оформленный не по-родченковски, стихи Маяковского, клубные спектакли – во всём этом была ясная, резкая и твердая, в своей принципиальности, рука Родченко. Хорошо, что мы имеем с ним сегодня, хотя и посмертную, встречу.

Это был человек огромной принципиальности. В любом портрете, который он оставил, в любом пейзаже, интерьере, городском снимке вы видели человека, который знает, ради чего он снимает, кому он служит. Он был предельно скромен, когда надо было говорить о своих заслугах, и предельно непоколебим, принципиален, когда надо было отстаивать свои положения. Сегодня, встречаясь с ним, мы вспоминаем эти черты замечательного художника Родченко.

[Аплодисменты]

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ

Слово предоставляется В.О. Перцову.

В.О. ПЕРЦОВ

Товарищи, знакомясь с живописными работами Родченко еще до развески их здесь – дома у Варвары Степановой, и с теми автобиографическими материалами, которые Варвара Фёдоровна мне любезно предоставила, я испытывал странное чувство, которое, я думаю, вы поймете. Я 30 лет был знаком с Родченко, встречался с ним в последние годы жизни Маяковского каждую неделю на собраниях лефовских, много раз встречался потом с теми или иными работами его, – и я поразился тому, как мало знал этого человека – я имею в виду, как художника.

Разве правильно – у меня этот вопрос постоянно возникает последнее время, – разве правильно то, что мы узнаем художника во всём развороте его разных проявлений, в разных областях его работы, когда он умирает? Почему мы не делаем это тогда, когда человек живет? Почему эта выставка, которая сейчас развернута, не была сделана несколько лет назад? Она могла послужить огромным толчком для продолжения работы. И еще одна подробность – на этом пригласительном билете, где средствами фото воспроизведен прекрасный образ художника, среди выступающих здесь нет представителей живописи. Эта подробность не случайная, хотя я считаю, несправедливая. Она не случайна, потому что в 1920 году, как об этом Родченко написал в своей автобиографии, он сознательно ушел от живописи и образовал группу художников-конструктивистов, ставивших своей задачей производственное искусство.

Здесь Лев Кассиль говорил, и очень хорошо охарактеризовал вторую часть «Клопа», где было представлено будущее, и возражал против того, чтобы понимать это как идеологию аскета. Но я так это чувствую, что в 1920 году был аскетизм и это благородный был аскетизм, это было связано с временем, с обстановкой, с обстоятельствами, но он был в том, что такой одаренный мастер цвета и линии, мастер пластического изображения отказался от работы в этой области и ушел в другую, которая, мнилось ему, могла непосредственно включить его в жизнь без долгой стадии освоения образа, который связан с тем художеством, которое он всегда отрицал, и было какое-то самопожертвование, и было какое-то самоограничение.

Мы сейчас не можем идти по этому пути, но мы не должны скрывать этого от себя.

Я не являюсь специалистом по изобразительному искусству и я не берусь судить, хотя мне и очень нравятся некоторые работы живописные, о которых я слыхал, что это работы Родченко, но мне хотелось бы сказать о Родченко в той области, где он был мне более всего понятен и где я с ним соприкасался, – здесь я могу вам сообщить что-то такое, в чем я разбираюсь, – он был художником среди литераторов.

Родченко был художником среди литераторов. И он действительно провел какую-то границу между собой и живописцами. Он очень близок не только к В.В. Маяковскому, который, очевидно, во многом определил его пути, как и других, бывших рядом с ним, но Родченко – я так себе представляю – пожертвовал в какой-то мере своими возможностями художника ради того, чтобы быть вместе с литераторами.

И вот фигуре Маяковского, который очень интересен тем, что в период его расцвета в нем пересекаются представители многих искусств – он сам был художником, но к нему тянулись люди такого масштаба, как Эйзенштейн, равный ему в своей области, –