Мысли о мире во время воздушного налета - Вирджиния Вулф

пенсов вам хватит, чтобы написать все пьесы Шекспира, если придет такая фантазия. Рояли и натурщики, Париж, Берлин и Вена, хореографы и хористки – всё это писателям без надобности. Конечно же, именно дешевизной бумаги объясняется, почему в литературе женщины достигли успеха раньше, чем в других профессиях.

Но если говорить о моей истории, она проста. Вам достаточно вообразить девушку[19] в ее спальне[20], с пером в руке. Ей требовалось всего лишь водить пером слева направо, с десяти утра до часа дня. А потом она догадалась проделать то, что несложно и не слишком затратно, – вложить несколько листков в конверт, наклеить в углу однопенсовую почтовую марку и опустить конверт в красный ящик на перекрестке. Так я стала журналисткой; и первого числа следующего месяца – поистину великий для меня день – мои усилия вознаградило письмо редактора с приложением чека на один фунт десять шиллингов шесть пенсов. Но чтобы вам стало ясно, как мало я заслуживаю звания женщины, работающей по профессии, как мало я ведаю об этой тяжкой доле, должна признаться: вместо того, чтобы истратить эту сумму на хлеб и масло, квартплату, туфли и чулки или на погашение долга в мясной лавке, я пошла и купила кота – красавца кота, персидского кота, который очень скоро втянул меня в жесточайшие ссоры с моими соседями.

Что может быть легче, чем писать статьи, а на вырученные деньги покупать персидских котов? Но погодите-ка. Статьи пишут о чем-то. Моя статья, насколько припоминаю, была о романе, написанном одним знаменитым мужчиной. И, работая над рецензией, я обнаружила: если я намерена рецензировать книги, мне придется повоевать с одним фантомом. Фантом был женского пола, и, узнав эту женщину получше, я нарекла ее в честь героини знаменитого стихотворения «Ангел в доме»[21]. Именно она то и дело зависала над моим листом бумаги, когда я садилась писать рецензию. Именно она допекала меня, отнимала у меня время и до того измучила, что в конце концов я ее убила. Возможно, ваше молодое, более счастливое поколение слыхом не слыхивало о ней, – возможно, вам неясно, кого я подразумеваю под Ангелом-В-Доме. Постараюсь описать ее как можно лаконичнее. Она была сама отзывчивость. Она была само очарование. Ее переполняла самоотверженность. Она в совершенстве владела трудным искусством семейной жизни. День ото дня она жертвовала собой. Если на обед была курица, она брала себе куриную ножку; если из окна сквозило, она усаживалась на сквозняке, – словом, по своему складу она никогда не имела собственных мнений и желаний, ей было милее отзывчиво разделять мнения и желания других. Превыше всего – об этом я могла бы и не упоминать – она была чиста. Чистота считалась ее главной красой: ничто не шло ей лучше, чем стыдливый румянец. В те дни – в последние дни королевы Виктории – в каждом доме был свой Ангел. И когда я села работать, то, не написав и нескольких слов, столкнулась с ней. Тень ее крыльев упала на мой листок; в моей комнате зашелестели ее юбки. Она тотчас – едва я взялась за перо, чтобы отрецензировать тот самый роман знаменитого мужчины – шмыгнула мне за плечо и зашептала: «Милочка, вы молоды, вы женщина. Вы пишете о книге, которую написал мужчина. Будьте отзывчивы; будьте нежны; льстите; обманывайте; пускайте в ход все искусства и ухищрения нашего пола. Никогда ни перед кем не подавайте виду, что у вас есть собственное мнение. Превыше всего будьте чисты». И она сделала такое движение, будто хотела сама водить моим пером. Теперь я должна отчитаться об единственном поступке, который отчасти вменяю себе в заслугу, хотя по справедливости это заслуга моих предков, замечательных людей: они оставили мне определенную сумму – скажем, пятьсот фунтов годового дохода – так что я могу прожить, не полагаясь только на свое очарование. Я набросилась на нее, схватила ее за горло. Изо всех сил постаралась ее прикончить. Моим оправданием, предстань я перед судом, была бы необходимость самообороны. Не убей я ее, она убила бы меня. Она вырвала бы сердце у написанных мной слов. Ведь я тотчас, едва взяв в руки перо, обнаружила: невозможно отрецензировать даже роман, если не имеешь собственного мнения, не высказываешь свою правду об людских взаимоотношениях, морали, сексе. Однако Ангел-В-Доме уверяет, что всего этого женщинам не подобает касаться свободно и открыто; женщины должны очаровывать, должны располагать к себе, должны – выразимся без экивоков – говорить неправду, если хотят иметь успех. Итак, едва заметив на своем листке тень ее крыла или отблеск ее нимба, я всякий раз хватала чернильницу и швыряла в нее. Она умирала тяжело. Вымышленность придавала ей много сил. Убить фантом куда сложнее, чем реальное существо. Всякий раз, когда мне уже казалось, что я ее прикончила, она прокрадывалась обратно. Хотя я тешу себя надеждой, что всё-таки в конце концов ее убила, битва была яростной и заняла много времени, которое лучше было бы потратить на изучение грамматики древнегреческого языка или странствия по всему миру в поисках приключений. Но столкновение было самое настоящее; в те времена такие столкновения неизбежно ожидали всех пишущих женщин. Убийство Ангела-В-Доме входило в профессиональные обязанности писательницы.

Но продолжу свою историю. Ангела больше нет; что же осталось? Вы можете сказать, что осталось нечто простое и обыкновенное – молодая женщина с чернильницей у себя в спальне. Иначе говоря, теперь, когда эта молодая женщина избавилась от фальши, ей требовалось просто быть самой собой. Да-да, но что значит «самой собой»? Я имею в виду, что представляет собой женщина? Клянусь, я этого не знаю. И, думаю, вы тоже не знаете. Я не верю, что хоть одна женщина это выяснит, пока не выразит себя во всех искусствах и профессиях, которые под силу людям. Собственно, в том числе поэтому я пришла сюда – из уважения к вам, ведь вы мало-помалу показываете нам своими экспериментами, что представляет собой женщина, мало-помалу, на примере своих неудач и успехов, снабжаете нас этой чрезвычайно важной информацией.

Но вернемся к тому, с чем я столкнулась в профессиональной деятельности. Первой рецензией я заработала один фунт десять шиллингов шесть пенсов; а на вырученные деньги купила персидского кота. А потом во мне взыграли амбиции. Персидский кот – это совсем неплохо, сказала я, но мне недостаточно персидского кота. Я должна иметь автомобиль. И тогда я стала прозаиком: ведь, как ни странно, люди обеспечат тебя автомобилем, если ты расскажешь им