Кавказ. Выпуск XXVI. Сказания горских народов - Евгений Захарович Баранов

Она молода и красива была, жила с ним в башне[11] и в одну ночь спустилась по веревке из окна, бежала с гостем, кабардинским узденем.

Баксанук проснулся, жены около себя не нашел. На быстром коне в погоню он за ней поскакал. В ущелье настиг он беглецов и выстрелом из винтовки убил узденя, а жену привез в аул и при всем народе предал ее казни: к хвосту лошади за ноги ее привязал и медленно ездил по камням. И, когда от жены остались окровавленные куски мяса, он приказал похоронить их на возвышенном месте против окна башни, а на могиле ее поставить высокий камень. И каждое утро, перед тем, как совершить намаз (молитву у мусульман), он стрелял из винтовки в этот камень. И народ в ауле говорил втихомолку про своего господина:

— У таубия Баксанука вместо сердца кусок железа.

И вот этот страшный человек на пиру у Коншау незаметно подошел к Кара-Мурзе, тихо сказал ему:

— Когда кончится пир, ты — мой гость.

— Хорошо, — отвечал Кара-Мурза.

Не в кунацкой, как гостя, поместил Баксанук Кара-Мурзу, а как друга, — в башне, где сам жил. В лучшую одежду он одел его, оружие в дорогой оправе ему подарил.

— Я знаю тебя, — сказал он ему. — Ты не гекуок, а князь Кара-Мурза.

— Ты правду говоришь, — отвечал Кара-Мурза.

— И горе твое знаю, князь, — продолжал Баксанук. — Но почему же, почему ты не казнил вероломную жену?! — воскликнул он.

Помолчал Кара-Мурза и тихо сказал:

— Мое горе так велико, что казнь жены не уменьшит его…

Сурово посмотрел на него Баксанук, усмехнулся.

— А теперь, когда твоя жена разделяет ложе с пьяным кумыком и когда тебя называют безумцем, уменьшилось ли твое горе? — спросил он.

— Нет, не уменьшилось, — так же тихо проговорил Кара-Мурза.

Опять усмехнулся Баксанук.

— И зачем ты эти глупые песни о любви поешь? Зачем на посмешище народа ты бродишь? — спрашивал он.

И по-прежнему тихо ответил Кара-Мурза:

— Не хотел бы я петь, но душа просит песни и… и жены своей я забыть не могу…

Затрясся от злости Баксанук, зарычал, заметался из угла в угол; потом снял со стены винтовку и выстрелил в камень, стоящий на могиле жены.

— И я тоже забыть не могу, — сказал он, засмеялся злым смехом, зарядил винтовку и повесил на стену.

Потом подошел он к Кара-Мурзе, руку на плечо его положил.

— Князь, — сказал он, — душа твоя больна, но я вылечу ее… О, я вылечу! — воскликнул он, — знаю я хорошее лекарство от твоей болезни и сегодня же поеду за ним!

Подбежал он к окну, высунулся из него и громко крикнул:

— Воины, в набег собирайтесь!

И со двора радостным криком отвечали ему воины.

— Ну, — сказал Баксанук, — я уезжаю, князь, а ты оставайся в ауле полным хозяином, и того, кто посмеет ослушаться тебя, убивай, как собаку!

Ранним утром, неделю спустя, Баксанук вернулся домой.

По ступенькам лестницы он быстро в башню взобрался и весело крикнул, Кара-Мурзу обнимая:

— Салам-алейкум, князь!

— Алейкум-салам, — отвечал Кара-Мурза.

В башню вошел следом за Баксануком воин с хурджином (переметная сума) в руках и почтительно в дверях остановился.

— А я, князь, свое слово сдержал: привез лекарство от твоей болезни, — сказал Баксанук и головой воину кивнул.

Нагнулся воин и вытряхнул из хурджина две человеческих головы, покрытых запекшеюся кровью, и они покатились к ногам Кара-Мурзы.

И сразу узнал их Кара-Мурза: одна была головой Темирхана, другая кумыкского князя.

— Узнаешь, князь? — засмеявшись, спросил Баксанук.

И не спуская глаз с головы кумыкского князя, Кара-Мурза тихо спросил:

— Где же Коншох? Где жена моя?

— Твоя жена?! — воскликнул Баксанук. — Скажи, князь: той собаки — чья голова валяется у твоих ног!

И толкнул он ногой голову кумыкского князя, и покатилась она в угол башни, ударилась об стену.

А Баксанук продолжал:

— Ты о Коншох спрашиваешь, князь? И ее не забыл я! — воскликнул он. — Послушай, как она сейчас запоет!

И крикнул он в окно.

— Эй, начинайте!

И сейчас же со двора в башню долетел дикий вопль.

Выглянул Кара-Мурза в окно и увидел: на дворе воины привязали за ноги молодую и нагую женщину к хвостам двух ишаков и ударами палок заставили их идти в противоположные стороны. И кричала, вопила женщина.

Вскрикнул Кара-Мурза, бросился в дверь, упал на лестнице и по ступенькам ее вниз скатился, выбежал на двор и увидел разорванное, поруганное тело любимой Коншох.

И долго безумными глазами смотрел на него, а из окна башни Баксанук стрелял из винтовки, посылая пулю за пулей в камень на могиле жены.

Рассеялись утренние туманы, солнце на вечных снегах засверкало, а в душе Кара-Мурзы была темная ночь.

И упал он на землю, не застонал, а завыл, как воет тяжко раненый зверь. Воины собрались около него, смотрели и молчали.

Из башни вышел Баксанук, и лицо его потемнело…

Посмотрел он на Кара-Мурзу, презрительно усмехнулся.

— Ит-ден туган (рожденный собакой)! — проговорил он, плюнул, отвернулся и пошел в башню.

И снова загремели из ее окна ружейные выстрелы.

Вечером, когда зажглись огни на снегах, из ущелья поднялись туманы и заплакал холодный ветер, Кара-Мурза поднялся с земли и, шатаясь, побрел из аула.

В верховьях Чегема, в степи, стоит высокий курган. Народ его насыпал на могиле безумного гекуока Кара-Мурзы, который до глубокой старости пел песни о любви и умер в степи, в зимнюю ночь, занесенный снегом.

Из книги «Легенды Кавказа»

Князь, княгиня, хан и его племянник

В степях прибрежья Каспийского моря жил ногайский хан.

Был он богат и уже не молод, а не видел света, кроме степей и клочка моря; захотелось ему чужую страну повидать, на чужой народ посмотреть, и собрался он в дальнюю дорогу. Джигитом считал он себя, и дружины не захотел брать с собой.

— Если суждено мне погибнуть в пути, то не спасут меня и самые храбрые воины, — сказал он своим приближенным и уехал один.

Долго ехал он степью и видел, как от ветра песок поднимается, тучей несется и солнце собой заслоняет; видел степи, которые от выступившей на них соли блестели на солнце подобно стеклу.

Потом засинелись вдали леса, а в одно ясное утро увидел он и снеговые горы: высоко вдали поднялись они над лесами, над степными равнинами, и вечные снега на них загорелись алыми огнями.

День пути еще прошел, и хан подъехал к большому черкесскому аулу, протянувшемуся по левому берегу светло-синей Кубани.

От мальчика,