Прорыв Линии Маннергейма - Артем Владимирович Драбкин

я слышу такие слова: «Ну, передайте товарищу Мехлису, что я сел, все в порядке». Все: «О, Мехлис, Мехлис…» – знали, что Мехлис – начальник Политуправления Красной армии. Оказалось, что это был дивизионный комиссар Романов, начальник политотдела нашей армии. Я это наблюдал, у него была отдельная каюта.

Переход был очень тяжелым: «Ермак» пройдет, за ним льды сойдутся – и движения нет! Подходит более слабый портовый ледокол «Трувор» и берет на буксир. Короче, 7-го мы вышли, а причалили на Ханко 24 апреля – семнадцать дней шли. По пути вышли к Таллину, там была чистая вода, трое или четверо суток стояли на рейде – наверно, для нас пробивали проход или что – я не знаю. Сходя на берег, мы думали, что мы первые, а смотрим: ходят красноармейцы. Потом мы узнали, что за четыре дня до нас на транспортном самолете была высажена 6-я рота нашего полка, с тем чтобы не дать финнам из города вывести оборудование: по договору все недвижимое хозяйство должно было быть оставлено. Когда мы высадились на пирс, капитан артиллерии Бондаренко говорит: «Артиллеристы, минометчики, мы будем располагаться на девятом километре от города Ханко в поселке Синда. Будем жить в очень благоустроенных помещениях, нары не делать, гвозди не забивать!» Мы пришли, свернули с дороги налево, прошли еще метров четыреста, смотрим: хорошая вилла стоит. Оказалось, это была дача шведского посла: на берегу, на скале, прекрасное здание, рядом гараж из силикатного кирпича, на бережку – баня и туалет. Там мы были до 1 июня, потом перешли в лагерь. Когда подошла осень, стали строить ротные землянки для размещения целой роты. Мы, батарея ПТО и, кажется, рота связи сделали себе казармы и построили столовую. В декабре перешли из лагеря в сырую, построенную из свежесрубленных, покрытых смолою бревен казарму. Все было холодное, но в казарме поставили печку. Остальные жили в землянках. Все делали сами: валили лес, пилили, сами носили, сами грузили на платформы, разгружали и строили. Нам в батарее было легче: у нас были свои кони, потом машины дали, а в пехоте – у них ничего нет. У нас никаких материалов не было – сами вязали рамы, сами пилили. Самое тяжелое положение было с крышей: ни железа, ни рубероида не было. Тут появляются два ивановских парня – Михаил Дудин и Коля Жуков, они сказали: «Нужно дранкой покрывать». У нас были все больше украинцы, они не знали, что такое дранка. Под руководством будущего ленинградского архитектора Коли Жукова отковали ножи и организовали так называемую артель «Дранка». День и ночь на станке они делали дранку, так что покрыли ею все казармы, столовую и даже ПТО. Где бы впоследствии ни писали о Дудине, везде вспоминают его дранку. Михаил и сам много писал. Позвонит и просит: «Слушай Леша, расскажи-ка мне вот что…» И вдруг – получаю рукопись книги! Все, что он со мной обсуждал, – в этой книге. Он говорит: «Ты напиши-ка, пожалуйста, предисловие». Мне легко, я написал предисловие к его книге «Где наша не пропадала!». Она посвящена в основном финской войне.

Все лето я работал по топосъемке полуострова Ханко с топографами: меня командировали, я эту дорогу прокладывал. Стали ее насыпать, но не насыпали и десяти процентов этой дороги, началась война. Ее так и не было, а он ее так «укрепил», «накрыл»… И когда читаешь, думаешь: ну что это такое? Поэтому-то я и не хотел рассказывать. Вы сами потом станете смотреть: «слушай, этот то говорит, этот – так!» – это очень трудно, дорогой мой. Мы после войны собирались много раз, у нас даже был Ханковский день – 2 декабря – день, когда мы уходили с Ханко. В этот день мы все собирались здесь, со всего Союза приезжали. Последний раз собирались в БДТ имени Кирова (ныне – Мариинский театр), нас было две с половиной тысячи – моряков, пехотинцев и всех… Когда станем говорить – как на разных языках! Один то видел, другой – другое… Иной воевал в пехоте, и то ему нечего сказать, а другой просидел три года писарем в политотделе и из винтовки ржавой ни разу не выстрелил, так ему хочется что-то, и он сочиняет! Или, например, он три года крутил дивизионную печатную машину, я не говорю, что он не нужен – он нужен, но что он может сказать!? Или вот мой ординарец, Ваня Дуванов, он умер месяц тому назад. Я знаю, что он воевал, хороший парень, читаю его воспоминания – ну путает, путает все! Путает местность, где он был, путает время – ничего не помнит!

На Ханко было 43 процента украинцев. Например, 4-я рота состояла из одних украинцев, и командир роты украинец, не помню сейчас фамилию, а они его звали Червонный. Командиры батальонов были почти все украинцы.

Как я уже говорил, 13 марта 1940 года окончился последний бой, а уже 18-го или 19-го сформировалась Особая бригада, которая поехала на полуостров Ханко. Все лето 1940 года я работал с топографами на прокладке дороги. Однажды я делал съемку на привокзальной территории пограничной станции, и пригнали что-то непонятное. Думаю: «Что же это такое?» – вся затянутая парусиной огромнейшая, огромнейшая платформа, и видно только одни колеса, я стал считать: шестнадцать осей, представляете себе!? Паровоз отцепили, и финны ее передавали – это была одна из 305-мм железнодорожных пушек. Специально для них от железнодорожной ветки отводили особые «усы», на которых оборудовались огневые позиции. Саперные части строили укрепления вдоль границы и противодесантные – на побережье. Много успели, но к началу войны ни один дот еще не был достроен, только дзоты…

О приближении войны мы не то что догадывались, а твердо знали. Романов, который на Кронштадтском рейде сел на наш пароход, был наблюдателем от дружественных стран при разгроме Франции и, вернувшись, нам говорил прямым текстом, что будет война с Германией. Я это сам слышал на так называемом семинаре. Все, что нам говорили, мы передавали красноармейцам. Правда, иногда Романов говорил: «Ну, это вы не сильно “размазывайте” там, это я для вас, для ориентирования». Когда в 1946 году я всего на месяц приехал домой, в отцовской корзине, где среди других документов хранились мои письма, нашел свое письмо от февраля 1941 года. Смотрю: на кальке чернилами письмо отцу, в котором я писал, что я, наверно, к концу службы – а служба уже кончалась – буду направлен в училище, и дальше четко, ясно написано: «Папа, будет война». Я читаю, думаю: