Русская культура - Дмитрий Сергеевич Лихачев

Почти что апокалипсическим катаклизмом в истории русской культуры была эпоха Петровских реформ. Все началось сначала. Но сейчас специалистам по многовековой русской литературе ясно – перерыва не было. Линии развития пережили кризис, но возродились и продолжали развиваться на новом уровне – на уровне усвоения западноевропейского опыта.

Каждый из этих катаклизмов, когда казалось – все должно начаться с самого начала, своеобразен по своему характеру. Перерывы были с задержками, перерывы были перед новым скачком вперед. Задержки шли изнутри и задержки вызывались внешними событиями. Все по-разному.

К таким внешне обусловленным перерывам принадлежит и середина XIII века – время монголо-татарского завоевания.

Что, собственно, произошло в это время? Евразийцы были склонны преуменьшать значение восточного нашествия, другие, напротив, преувеличивали. Однако ни те, ни другие не пытались охарактеризовать события в их существе, а это безусловно важнее, чем все попытки оценить перерывы количественно.

Для Запада и для нас характерно преувеличение специфичности русской истории. Искать специфичность следует, но только там, где она действительно может быть научно установлена. Все тычут нам в нос Грозным. Однако в то время, когда у нас свирепствовал Грозный, герцог Альба кроваво расправлялся со своими врагами в Голландии, а в Париже была Варфоломеевская ночь.

Мы очень часто находимся во власти исторических предрассудков. Одним из таких предрассудков является убежденность в том, что древняя, «допетровская» Русь была страной со сплошной малой грамотностью.

Тысячи и тысячи рукописных книг хранятся в наших библиотеках и архивах, сотни берестяных грамот найдены в Новгороде – грамот, принадлежащих ремесленникам, крестьянам, мужчинам и женщинам, простым людям и людям высокого социального положения. Печатные книги показывают высокий уровень типографского искусства. Рукописи «цветут» изумительными заставками, концовками, инициалами и миниатюрами. Печатные шрифты и рукописные буквы поразительны по красоте. Все новые и новые центры книжной культуры обнаруживаются в монастырях Древней Руси среди лесов и болот, на островах – даже вдали от городов и сел. В рукописном наследии Древней Руси мы все больше и больше открываем новых оригинальных произведений и переводных. Уже давно ясно, что болгарское и сербское рукописное наследие шире представлено в русских рукописях, чем у себя на родине. Высокое искусство слова окружено открытиями в области древнерусской музыкальной культуры. Всеобщее признание во всем мире получили древнерусские фрески и иконы, русское прикладное искусство. Древнерусское зодчество оказалось целым огромным миром, изумительно разнообразным, будто принадлежащим разным странам и народам с различной эстетической культурой. Мы получили из рукописей представление о древнерусской медицине, о русской историософии и философии, о поразительном разнообразии литературных жанров, об искусстве иллюстрирования и искусстве чтения, о различных системах правописания и пунктуации… А мы все твердим и твердим: «Русь безграмотная, Русь лапотная и безмолвная!»

Почему так? Догадываюсь: может быть, потому, что в XIX веке носителями древнерусской культуры оставались по преимуществу крестьяне, историки судили о Древней Руси главным образом по ним, по крестьянам, а их давно уже скрутило крепостное право, все большее обнищание, отсутствие времени на чтение, непосильная работа, нищета.

В любом историческом сочинении мы привыкли читать об усилении эксплуатации, классового гнета, обнищании народных масс. И ведь это правда, но почему же тогда мы не делаем и другого вывода, что культура народа в этих условиях нарастающего гнета должна была падать. Судить по безграмотности крестьянства XIX века о его неграмотности (еще большей!) в веках XI–XVI нельзя. Нельзя думать, что письменная культура населения непрерывно возрастала. Нет, она и падала. И именно крепостное право принесло с собой ту неграмотность, ту «лапотность» народа XIX века, которая даже историкам показалась исконной и типичной для Древней Руси.

Одна фраза в Стоглаве о неграмотности новгородских попов служила и продолжает служить этому убеждению в неграмотности всего населения. Но ведь Стоглавый собор, призванный установить единый порядок церковных правил для всей Руси, имел в виду только новгородский обычай избирать уличанских попов всей улицей, в результате чего в попы попадали лица, не имевшие точного представления о церковной службе.

Одним словом: обильнейший материал превосходных рукописных и печатных книг, хранящихся или героически собираемых нашими энтузиастами-патриотами на Севере, на Урале, в Сибири и других местах, требует от нас признания высокой письменной культуры первых семи веков русской жизни. Грамотность народа помогает нам понять высокую культуру слова в русском фольклоре, высокие эстетические достоинства народного зодчества, изделий народных ремесел, высокие моральные качества русского крестьянства там, где его не коснулось крепостное право, – как, например, на Русском Севере…

Плохое знание истории. Особенно русской… Но любовь поговорить о ней и на основе кочующих мифов скептически поразмышлять о современных проблемах. Вряд ли это свойственно только нашей стране. То же самое я заметил во Франции и в Англии. Читают книжку маркиза де Кюстина[15], в 1830-х годах побывавшего в России и без знания русского языка набравшегося обрывков сведений. Издают и переиздают Кюстина. А он был в России 2,5 месяца! Да и книга его была агитацией против России перед Крымской войной.

Но мифы о русской истории, русском характере устойчивы, многолетни, примитивны, создают новые загадки, которые мы ленивы разгадывать. Однако они успокаивают. Можно успокаивать оптимизмом, а можно успокаивать и пессимизмом: ничего, мол, не может исправиться – все в этой стране было всегда, бесполезно пытаться что-либо изменить.

Сталин, мол, имел своих предшественников (при этом указывается только один – Грозный; Петра вряд ли кто-нибудь сочтет предшественником Сталина – различие в таланте и образованности слишком велико). Революции в России происходили только сверху («революцией» при этом объявляется освобождение крестьян). Народ вечно подчинялся, безропотно, рабски. Это в стране, где были бесчисленные восстания – Разин, Булавин, Пугачев, – где развивалось казачество, старообрядцы тысячами уходили на Север и на Восток, на Запад и на Юг, самосжигались сотнями, но не подчинялись власти, где интеллигенция была в постоянном противостоянии власти, где декабристы – единственный в мире случай – пошли против своих же собственных классовых сословных интересов во имя свободы страны и народа.

В подвиге декабристов есть много народного. Русь еще в своем восточнославянском единстве, до татаро-монгольского ига, когда она не выделила из себя три основных восточнославянских народа – украинцев, великорусов и белорусов, знала уже мужество непротивления. Святые Борис и Глеб без сопротивления принимают смерть от своего брата Святополка Окаянного во имя государственных интересов. Черниговский князь Михаил и его боярин Федор добровольно едут в Орду и там принимают смерть за отказ выполнить языческий обряд.

«Страна почти сплошь неграмотная в прошлом!» И это