Клуб «Непокорные» - Джон Бакен

именно «Брамби». Я не понял, что он имел в виду, но, похоже, единственное, чего он хотел, это выйти из положения за счет показной наглости. И вот тут я свалял дурака. Мне нужно было сразу признать свою ошибку, но я все еще полагал, что Арчи околачивается где-то поблизости, и по-прежнему не хотел попасться ему на глаза. Я сел в длинное кресло и сказал, что да, вернулся, что сегодня приятный день. Потом я вынул трубку.

— Пожалуйста, где угодно, только не здесь, — сказал мужчина. — Здесь это запрещено.

Я отложил трубку и задумался над тем, в какой сумасшедший дом я попал. Долгого времени на размышления мне отпущено не было: по дорожке, где с обеих сторон росли рододендроны, в огромной спешке шли два человека. То были пожилой мужчина с встревоженным лицом (судя по одежде, слуга) и женщина средних лет (одетая, как медсестра). Оба были взволнованы, и оба старались — хотя бы внешне — сохранить хладнокровие.

— Ах, швестер[28], — сказал мужчина, — снова вернулся мистер Брамби, и ничего дурного не случилось.

Женщина с добрыми глазами и приятным журчащим голосом с укором взглянула на меня.

— Надеюсь, вы не пострадали, сэр, — сказала она. — Нам лучше вернуться в дом, а мистер Гримпус хорошенько вас вымоет, переоденет и перед завтраком вы немного отдохнете. Должно быть, вы очень устали, сэр, и вам лучше взять мистера Гримпуса под руку.

Казалось, у меня кружилась голова, но я подумал, что сейчас мне лучше всего сохранить сдержанность и делать, что говорят, пока не станет ясно, что вокруг происходит. Глупый осел, я все еще пытался скрыться от Арчи. Я мог бы легко повалить Гримпуса на пол, и он бы точно не оказал мне серьезного сопротивления, но после этого мне бы еще предстояло перелезть через стену с битыми бутылками наверху, и, кроме того, тут могли появиться садовники, конюхи и прочая публика, что поздоровее меня. И, главное, мне больше не хотелось устраивать сцен, потому что я уже напугал много больных дам, сбежавших от меня в заросли рододендрона.

Итак, я смиренно последовал за Гримпусом и сестрой, и вскоре мы подошли к дому, напоминавшему водолечебницу, совершенно уродливому, но прекрасно расположенному, с видом на юг на долину Аллер. В передней были медсестры, а также швейцар с челюстью, как у боксера-профессионала. Ну, я поднялся на лифте на второй этаж; там была спальня с балконом и несколько сундуков, также щетки на туалетном столике, помеченные буквами «X. Б.». Меня заставили раздеться, надеть халат, а потом появился доктор, угрюмый субъект в золотых очках, с мягкими манерами, не сулившими, однако, ничего хорошего.

Затем на лифте меня спустили в подвал, и Гримпус начал купать меня. Господи, что это была за пытка! Кипящая вода заполняла ванну на шесть дюймов[29], кипящий поток бил мне в живот, затем поток превратился в горячий град, затем в сгустки влаги, что били так, словно кто-то колошматил меня мотыгой, и под конец вся вода превратилась в лед. Но после всего этого я почувствовал себя необычайно бодро. Потом меня отвели в мою спальню и устроили мне изнурительный массаж и обработали тем, что, как я понимаю, они называют «фиолетовыми лучами». К тому времени меня уже просто распирало от прилива энергии, и когда мне сказали, что до завтрака я должен попытаться уснуть, я лишь усмехнулся и положил голову на подушку, словно малое дитя. Когда они ушли, мне жутко захотелось покурить, но трубка моя пропала вместе с одеждой, и рядом с кроватью я нашел разложенный для меня полный костюм Брамби, пошитый из фланели.

Лежа в постели, я предался размышлениям и начал приходить в себя. Я уже понял, где находился. То было местечко под названием Крейгидин, что находится примерно в шести милях от Кирк Аллер, которое во время мировой войны использовалось в качестве госпиталя для контуженых, а также приюта для нервных больных. То был не частный приют, как я вначале подумал, его работники именовали его Курхаус[30], и предполагалось, что место должно было стать последним бастионом науки за пределами Германии. Время от времени сюда попадали люди с поврежденным разумом, и я подумал, что Брамби был одним из них. Он явно был моим двойником, но в двойников «один в один» я не верил и предположил, что он прибыл только что и у персонала не было времени запомнить его в лицо. Всадник, которого я принял за Арчи, должно быть, искал его на холмах.

Что ж, я лихо перехитрил Арчи, но и он перехитрил меня. Но настоящий Брамби мог вернуться в любой момент, и если это произойдет, здесь разыграется славный спектакль. Единственное, что меня пугало, так это то, что личность мою могут раскрыть, потому что это, так или иначе, были мои места, и меня сочтут настоящим ослом, когда станет известно, что я, пугая женщин, врывался в то место, где лечат нервы и где со мной обращались как с настоящим психом. Потом я вспомнил, что лошадка моя осталась где-то в лесу, и подумал, что есть надежда, что она пасется, бродя вдоль внутренней части стены, где никого никогда не бывает. Из всех планов, какие родились тогда в моей бедной голове, лучший состоял в том, чтобы дождаться случая, выскользнуть из дома, разыскать и вернуть мое животное и найти выход из адского парка. Стена не могла быть возведена повсюду, потому что, в конце концов, это место не было психиатрической лечебницей.

Прозвучал гонг, приглашавший к ланчу, и я, выбросив из головы все, о чем думал в тот момент, быстренько влез во фланелевые брюки Брамби. Длина у них была вполне для меня подходящей, но они были несколько просторны. На туалетном столике были разложены деньги и всякая всячина, вынутые из моих карманов, однако я не обнаружил ни трубки, ни кисета, из чего я сделал вывод, что их попросту конфисковали.

Я сошел вниз, в большую столовую, заставленную маленькими столиками, за которыми размещалась самая что на есть печальная компания, какую только можно встретить в жизни. За столиками в основном сидели по одному, но кое-где по двое, конечно же, муж и жена или мать и дочь. В столовой было восемь мужчин, включая меня, а остальные были женщины всех возрастов, от молоденьких девушек до бабушек. Некоторые выглядели совсем больными, другие просто источали здоровье, но вид у всех был настороженный, словно им приходилось сдерживать себя согласно условиям некоего строгого режима.