Московский Монмартр. Жизнь вокруг городка художников на Верхней Масловке. Творческие будни создателей пролетарского искусства - Татьяна Васильевна Хвостенко

Но заветной целью была все-таки Москва. Туда Николай ехал в товарном вагоне на ящике с селедкой и весь ею пропах. В Москве он переоделся в свою последнюю рубашку и пошел искать пристанище.

Жил на Разгуляе, на чердаке старого дома, спал на опилках. Наконец Николай попал в Третьяковку. Душа его была счастлива! Больше всего ему понравился не Репин и не Суриков, а Врубель. Шел 1923 год.

Николай Михайлович говорил: «Душа – вот самое главное для художника. Ее невозможно приобрести. С ней надо родиться». И еще: «Жена должна беречь художника». К сожалению, ему этого недоставало в жизни.

В его мастерской стояли два застекленных шкафа с египетскими и греческими скульптурами, которые он привез из поездок. На шкафах – вазы из старого русского фарфора с росписью золотом. Рядом с диваном, накрытым ковром, стоял столик со старинным подносом.

Мы пили чай с коньяком и трюфелями. Повсюду лежали колонковые кисти, этюды, один из них зимний, удивительный по настроению. «Знаешь, как я назвал картину? «Тоска». Ни огонька, никого, все мертво. Тени от луны, ночь светлая, а деревья я написал с натуры, правую сторону, красиво и верно. А за этот маленький этюд Волги Голованов предлагал любую работу, он из этих мест. А тот этюд – "Родина". Смотри, ничего нет, а как верно. Все светло, красиво».

Над диваном висели фотографии Толстого, Куприна, небольшие работы Николая Михайловича «Обнаженная», «Лошадка», ветка цветущей яблони на фоне серо-голубого неба, море с желтыми берегами.

Ромадин открыл дверь в кладовую, зажег свет и показал: «Смотри, как много у меня работ, все на картонках, работ сто будет». Он влез на лестницу. «Смотри направо, налево, наверху, видишь сколько? Надо только закончить некоторые. Знаешь, что-то нет настроения. Ноги стали слабеть».

Мы закрыли дверь, и он стал разворачивать работы в рамках. «Смотри, вот красивая работа, осталось только закончить, все основное заложено». На картоне, больше метра, был нарисован весенний пейзаж с пересеченными высокими берегами. Справа в зелени утопает крыша небольшого дома; на берегу, на пригорке, всюду в свете весеннего дня – черемуха и голубая вода. Чувствуется нежный запах пробуждения природы.

В мастерской было уютно, тепло. На меня смотрели лики с древних икон. На стене – автопортрет: молодое мужественное лицо. «Знаешь, хотел дать в монографию не этот в коричневой гамме портрет, а который в Третьяковке, тот удачнее, да все никак не мог его снять». На прощание Николай Михайлович подарил мне большую монографию со множеством цветных репродукций, напечатанную в Германии. Было это незадолго до его смерти.

Я знала его дочь Нину, но ни ее, ни сына Мишу я за все время в мастерской не видела. Родственники его не жаловали. У него был тяжелый характер. Иногда он звонил поздно и говорил: «У меня тоска, подойди ко мне».

Однажды он показал мне картину Федотова. Это был этюд к «Вдовушке». «Откуда у вас это?» – изумилась я.

Он рассказал, что на Кутузовском проспекте жил один доктор, при нем экономка. Он умер, вскоре умерла и экономка, завещав все добро своим племянникам из Белоруссии. Когда пришел нотариус и собрались племянники в валенках с калошами (дело было зимой), открыли дверь квартиры – и все онемели: в комнатах штабелями лежали картины Федотова, Левицкого, Репина, Сурикова, Крамского, Левитана, Айвазовского. На полу стояли семнадцать царских кубков, – а в Эрмитаже их только два! Ящики шкафов оказались забиты миниатюрами на золоте, уникальными ювелирными изделиями. Там же лежала знаменитая Панагия, украденная еще до революции из Грановитой палаты Кремля. Она считалась одним из чудес света.

Я слушала, раскрыв рот:

– А что дальше?

– Не перебивай! – Он не любил, когда его перебивали. – Меня пригласили экспертом.

– Все эти вещи поступили в музей, – догадалась я.

– Нет. Их расхищали все, начиная с Генриха Попова, начальника управления Министерства культуры, и кончая сотрудниками отдела охраны памятников. А Панагия попала к дочке Брежнева, говорят, с нее и начались разоблачения. Я купил «Вдовушку», Жора Нисский приобрел небольшой портрет кисти Левицкого. Часть работ купила жена Покрышкина. Много купил Мочальский, ты же знаешь, какая у него жена жадная. А что с остальными, я не знаю. Вообще, нам, экспертам, заткнули рты. Одно кольцо, которое принадлежало Ришелье, взяла какая-то женщина. Ее убили из-за него. С этого и началось при Андропове расследование: тот доктор, кажется, был главным врачом КГБ, и когда он видел картину или фарфор, или старинное золото, владельца сажали, а вещи попадали к нему.

Многое еще поведал мне Николай Михайлович. Он, несмотря на плохое самочувствие, был одержим мечтой поехать к отцу Алипию в мужской монастырь под Псковом. Рассказал мне, что настоятель монастыря Алипий – его ученик, что он приглашает его к себе, ведь весь монастырь расписан им, Алипием. Эти росписи очень хотел посмотреть Николай Михайлович; он и меня звал с собой, но поездка так и не состоялась. Умер игумен Алипий, а вскоре не стало и Николая Михайловича.

Его мастерскую отдали сыну Михаилу, но, к сожалению, он в ней редко бывает. Все время он проводит за границей. Побывав на Международном конгрессе в Париже, я увидела Мишу в ЮНЕСКО – он выставлял там свои полотна на продажу. Рядом стояли слепки с Венеры – груди, спина, живот были разрисованы различными рисунками. Я была просто в шоке, а мне рассказали, что Миша устраивает такие выставки часто. И, представьте себе, этих Венер, раскрашенных яблоками, бананами и другими подобными вещами, покупают, и неплохо.

Я подошла к Мише (он меня, конечно, не узнал) и полюбопытствовала: кто разрешает эти выставки? Он ответил, что в ЮНЕСКО есть специальный отдел, но туда не пускают кого попало. Да, подумала я, как это все далеко от творчества его отца. Уверена, что если бы Ромадин был жив и узнал, во что превратил его сын торс знаменитой Венеры, то наверняка даже не поверил бы. А сейчас эти «торсы» стоят во многих домах, это нравится богатым бизнесменам.

Фридрих Карлович Лехт

В доме № 15, напротив квартиры Евгения Кацмана, жил живописец и скульптор Фридрих Карлович Лехт, эстонец по национальности, лютеранин по вероисповеданию.

Лехт был очень красив, а его интеллигентные манеры выделяли его из разношерстной толпы прочих обитателей Масловки. Его жена Софья Ивановна была ему под стать: умная, веселая, всегда улыбающаяся, она находилась в хороших отношениях со всеми женами художников. У них было трое детей, но я помню только двоих – прекрасных спортсменов, велосипедистов, футболистов, веселых и увлеченных. По воскресеньям для всех желающих они устраивали во дворе разные спортивные игры.

Фридрих Лехт родился в 1887 году