Совдетство. Книга о светлом прошлом - Юрий Михайлович Поляков

Проклиная дурацкую инструкцию, я лег в постель и после раздумий решил прибавить себе еще одну Звезду Героя, а также побриться перед встречей с коллективом родной школы, тогда Шура Казакова сразу меня узнает, горько пожалев, что ходила в «Новатор» на «Операцию “Ы”» с выпендрежником Вовкой Соловьевым. Засыпая, я удивлялся тому, что еще утром был в пионерском лагере, радовался воскрешению Альмы, говорил с грустной Ирмой, а до этого, чуть раньше, устраивал с пацанами темную напросившемуся тираннозавру… Какой долгий, бесконечный день! И почему взрослые постоянно повторяют: «Ах, как быстро летит время!» Не понимаю, не понимаю, не понимаю…

6. Глупости

Утром я проснулся поздно. Предки давно ушли на работу. Сквозь щель между шторами в комнату проникало душистое солнце. В расходящейся полосе света роились, как инфузории в воде, бесчисленные пылинки. Часы на тумбочке показывали десять минут одиннадцатого. От пересыпа немного болела голова. Привык в лагере вставать чуть свет. А тут вон как выдрыхся! Дядя Юра называет это – «сдал экзамен на пожарного».

Я сперва не понимал, в чем юмор, и он мне объяснил: пожары в Москве бывают редко, поэтому те, кому положено бороться с огнем при помощи брандспойтов, в основном спят, дожидаясь, когда где-нибудь полыхнет. В прошлом году у нас в Налесном переулке горел выселенный деревянный дом. Улица была запружена красными машинами, примчавшимися с истошным воем. Собралась толпа. Милиционеры просили людей разойтись, уверяя, будто ничего интересного тут нет, а пожар – это вовсе не цирк! Как так ничего интересного? Когда рухнула кирпичная труба, в небо взлетел великолепный столб искр и пепла. Пожарные в брезентовых робах и касках, сияющих, точно никелированные чайники, со словами: «Посторонись – зашибу!» – деловито разматывали по асфальту шланг. Он сначала был плоский, потом надулся, словно анаконда, и они втроем еле удерживали железный наконечник, из которого била такая мощная струя, что вылетали полуобгоревшие рамы из окон… Пепелище дымилось потом еще, наверное, неделю.

Я сладко потянулся и остался в постели. Если бы не каникулы, сейчас в школе как раз закончился бы второй урок и началась длинная перемена. Все помчались бы на первый этаж в столовую, чтобы съесть завтрак за десять копеек: обсыпанный сахаром «язычок» или ватрушку с чаем. Я сглотнул мечтательные слюни. Такое позднее пробуждение можно позволить себе только в каникулы, когда время сладко тянется, будто сгущенное молоко из дырочки, пробитой в жестянке.

Во время учебного года я вскакиваю в половине восьмого, успевая не только умыться, одеться и поесть, но еще и повторить за завтраком что-нибудь из домашнего задания, поэтому страницы моих учебников все в жирных пятнах, и это, конечно, безобразие, так как книги в мае мы сдаем в школьную библиотеку для нужд следующего поколения. Но по утрам бранить меня за неряшливость некому: родители уже на работе. Сквозь сон я иногда туманно улавливаю их приготовления к уходу: отец собирается тихо и быстро. Лида же всегда торопится, суетится, налетает на стулья, но постоянно что-то забывает и возвращается, в сердцах называя сама себя кулемой.

Мне же спешить некуда, опоздать к первому уроку я не боюсь: школа-то рядом, на ближнем перекрестке, добежать до нее можно за две минуты. У двери стоят дежурные, проверяя чистоту рук и наличие мешков со сменной обувью. Грязнуль сразу отправляют к умывальнику, и они подчиняются, так как рядом возвышается грозная Клавдия Савельевна. Мальчишкам, влетающим в вестибюль со звонком, она дает чувствительные затрещины, а девчонок обещает в следующий раз непременно отодрать за косы. Тех, кто забыл дома сменную обувь, разворачивают в обратную сторону, засчитывая опоздание, а потом еще делают запись в дневнике.

В раннем детстве мы устраивали после уроков рыцарские турниры: щитами служили портфели, а мешки со сменкой раскручивались на веревке и обрушивались на голову врага. Увлекательнее только битва подушками в пионерском лагере!

Но до начала учебного года, до первого звонка еще почти месяц. После каждого лета я замечаю, как меняются мои одноклассники: некоторые вырастают сразу на полголовы. Ребята раздаются в плечах, у девчонок появляются женственные очертания и повадки, Шура Казакова, например, после каждых больших каникул становится все красивее и загадочнее. Интересно, а как будет выглядеть через год Ирма, когда мы снова встретимся в лагере «Дружба»?

Я вздохнул и решил еще немного понежиться в постели. Полное счастливое одиночество! Сашку-вредителя, способного отравить даже такое солнечно-бездельное утро, услали до осени на дачу, на станцию «Отдых». Детский сад, куда и я ходил до школы, расположен на Большой Почтовой в Буденновском поселке. К пятиэтажному дому с двухъярусной верандой пригорожен участок, засаженный деревьями и кустарником, осенью ветки покрываются белыми ягодами, ядовитыми, как уверяли воспитательницы. Но Возененкова однажды сожрала целую горсть, и хоть бы хны! Вокруг стволов, между корнями, летом растут шампиньоны, вот их, пожалуйста, собирай и уноси домой.

В саду нас закаляли, как сталь: зимой укладывали в тихий час на веранде в ватных спальных мешках. От мороза слипались ноздри, но медсестра уверяла, что теперь нас не возьмет никакая простуда. Однако я часто болел, кашлял, шмыгал носом, жаловался на ломоту в ногах, и бабушка Аня твердила, мол, если бы она разумела грамоту, то обязательно написала бы в Министерство здравоохранения, а что касается медсестры, то при Сталине ее обязательно посадили бы как врага народа.

Летом детский сад всегда выезжает за город, на дачу. Добраться туда очень просто: с Казанского вокзала ходит электричка до станции «Отдых», а дальше надо от платформы идти мимо глухих заборов, над ними видны железные и шиферные крыши. Кстати, если бросить кусок шифера в костер, он рванет, как настоящая граната. Проверено, и не раз, поэтому важно вовремя отбежать подальше и лечь, прикрыв голову руками!

Кое-где сплошные заборы сменяются штакетником, тогда можно рассмотреть рубленые дачи с одинаковыми верандами и крылечками. Дома похожи друг на друга, будто кубики из одной коробки, даже выкрашены в общий зеленый цвет. Тимофеич (а он вообще смотрит на жизнь с мрачным прищуром) говорит, что там живут недобитые буржуи.

– Не буржуи, а ответственные работники, – осторожно поправляет маман.

– Один леший!

Дача нашего детского сада – это большой участок, взрослые называют его «гектаром», а однорукий сторож Иван Родионович, сражавшийся еще в Гражданскую войну, именует «десятиной». Наш гектар, окруженный белой дощатой стеной, казался мне когда-то необъятным. На нем умещались: