Тотем и табу. «Я» и «Оно» - Зигмунд Фрейд

В пользу этого мнения говорит в первую очередь то, что в сновидении волки являются, по существу, овчарками, да и на рисунке кажутся таковыми. Незадолго до сновидения отец не раз брал с собой мальчика на прогулку к стадам овец, где он мог видеть таких больших белых собак и, вероятно, наблюдать за ними и при коитусе. Я хотел бы также отнести сюда число три, которое сновидец указал без всякой дальнейшей мотивировки, и предположить, что у него сохранилось в памяти, что он сделал три таких наблюдения над овчарками. В исполненном ожиданием состоянии возбуждения в ночь, когда приснилось его сновидение, затем добавился перенос недавно полученного образа воспоминания со всеми его деталями на родителей, в результате чего и стали возможными те мощные аффективные воздействия. Теперь появилось запоздалое понимание тех воспринятых, возможно, несколько недель или месяцев назад впечатлений – процесс, который, быть может, каждый из нас испытал на себе. Перенос совокупляющихся собак на родителей произошел тут не посредством вывода, связанного со словами, а благодаря тому, что в памяти всплыла реальная сцена встречи родителей, которая слилась с ситуацией коитуса. Все детали сцены, выявленные в анализе сновидения, могут быть точно воспроизведены. Это действительно было летом после полудня, когда ребенок болел малярией; когда ребенок проснулся, присутствовали оба родителя в белой одежде, но сцена была невинной. Остальное потом на основе увиденного у собак добавило желание любознательного ребенка подглядеть также и за родителями во время их любовного общения, и теперь выдуманная таким образом сцена проявила все воздействия, которые мы ей приписали, те же самые, как если бы она была совершенно реальной, а не была склеена из двух составных частей – из более ранней, индифферентной, и более поздней, необычайно впечатляющей.

Сразу становится очевидным, насколько нам в это проще поверить. Нам уже не нужно предполагать, что родители совершили коитус в присутствии – пусть и очень маленького – ребенка, что для многих из нас является весьма нежелательным представлением. Значительно уменьшается величина последействия; оно относится теперь только к нескольким месяцам четвертого года жизни и вообще не распространяется на темные первые детские годы. В поведении ребенка, который совершает перенос с собак на родителей и боится волка вместо отца, едва ли остается что-либо странное. Он находится в фазе развития своего мировоззрения, которая в «Тотеме и табу» была охарактеризована как возвращение тотемизма. Учение, желающее объяснить первичные сцены неврозов возвращением в фантазиях в более раннее время, в нашем наблюдении, несмотря на нежный четырехлетний возраст, по-видимому, находит у нашего невротика веское подтверждение. Каким бы юным он ни был, он все же сумел заменить впечатление из четвертого года жизни воображаемой травмой в 1 ½ года; но эта регрессия не кажется ни загадочной, ни тенденциозной. Сцена, которую требовалось создать, должна была отвечать определенным условиям, которые вследствие жизненных обстоятельств сновидца можно было найти только в этом раннем возрасте, как, например, то обстоятельство, что он находился в кровати в спальне родителей.

Однако большинству читателей покажется прямо-таки решающим для правильности представленной здесь точки зрения то, что я могу добавить из аналитических результатов в других случаях. Сцена наблюдения за половым актом родителей в очень раннем детстве – будь то реальное воспоминание или фантазия – в анализах невротических людей в самом деле не редкость. Возможно, она так же часто встречается и у тех, кто не стал невротиком. Возможно, она входит в постоянный состав их – сознательных или бессознательных – воспоминаний. Но всякий раз, когда мне удавалось с помощью анализа выявить подобную сцену, она обнаруживала ту же особенность, которая озадачила нас и у нашего пациента: она относилась к коитусу coitus a tergo, который единственно предоставляет возможность зрителю разглядеть гениталии. Тут, пожалуй, не приходится далее сомневаться, что речь идет лишь о фантазии, толчок которой, наверное, регулярно дает наблюдение за половым сношением у животных. Более того, я уже отмечал, что изображение мною «первичной сцены» осталось неполным, поскольку я решил оставить напоследок сообщение о том, каким образом ребенок мешает половому сношению родителей. Теперь я должен добавить, что также и способ, которым создается эта помеха, во всех случаях одинаков.

Могу себе представить, что теперь я навлек на себя серьезные подозрения у читателей этой истории болезни. Если в моем распоряжении имелись эти аргументы в пользу такого понимания «первичной сцены», то каким образом я вообще мог бы оправдать то, что вначале отстаивал другую позицию, кажущуюся столь абсурдной? Или, быть может, в интервале между первым изложением на бумаге истории болезни и этим дополнением я приобрел тот новый опыт, который вынудил меня к изменению моего первоначального мнения, и по каким-то мотивам не хотел в этом признаться? Вместо этого признаюсь в чем-то другом: в этот раз у меня есть намерение закончить дискуссию о реальной ценности первичной сцены, постановив: «Non liquet»[202]. Эта история болезни еще не завершена; в ее дальнейшем течении возникнет момент, который нарушит уверенность, которой, как нам казалось, мы можем теперь наслаждаться. Тогда, пожалуй, не останется ничего другого, как сослаться на места в моих «Лекциях», где я обсуждал проблему первичных фантазий или первичных сцен.]

VI. Невроз навязчивости

Он в третий раз испытал влияние, которое решительным образом изменило его развитие. Когда ему было 4 ½ года, а его состояние раздраженности и тревожности по-прежнему не улучшалось, мать решила познакомить его с Библией в надежде его отвлечь и поднять настроение. Это ей удалось: знакомство с религией положило конец прежней фазе, но привело к тому, что симптомы тревоги сменились симптомами навязчивости. Раньше он с трудом засыпал, потому что боялся увидеть во сне такие же скверные вещи, как в ту ночь перед Рождеством; теперь, прежде чем лечь в постель, он должен был поцеловать все иконы в комнате, прочитать молитвы и бесчисленное множество раз осенить себя и свою постель крестным знамением.

Его детство расчленяется наглядным для нас образом на следующие эпохи: во-первых, доисторическое время вплоть до совращения (в 3 ¼ года), на которое приходится первичная сцена, во-вторых, период изменения характера вплоть до страшного сна (в 4 года), в-третьих, фобия животного вплоть до знакомства с религией (в 4 ½ года) и с этого времени вплоть до десяти лет – невроз навязчивости. Моментальная и гладкая замена одной фазы следующей не присуща ни природе отношений, ни сущности нашего пациента, для которого, наоборот, были характерны сохранение всего