Тотем и табу. «Я» и «Оно» - Зигмунд Фрейд

были приступы навязчивой чувственной влюбленности, которые возникали и вновь исчезали в загадочной последовательности, высвобождали в нем колоссальную энергию даже в периоды заторможенности и были полностью лишены его контроля. Полную оценку этих навязчивых влюбленностей я должен пока отложить из-за их ценной взаимосвязи с другими моментами, но здесь я могу указать, что они были связаны с определенным, для его сознания скрытым условием, узнать о котором удалось только во время лечения. Женщина должна была принять позу, которую мы приписываем в первичной сцене матери. Крупные, бросающиеся в глаза ягодицы он с пубертатного возраста воспринимал как самый сильный раздражитель у женщины; коитус, отличный от коитуса сзади, едва ли доставлял ему наслаждение. Правда, критическое рассуждение позволяет здесь возразить, что такое сексуальное предпочтение задних частей тела является общей особенностью лиц, склонных к неврозу навязчивости, и не дает основания выводить его из особого впечатления в детском возрасте. Оно входит в структуру анально-эротического предрасположения и относится к тем архаичным чертам, которые отличают данную конституцию. Ведь совокупление сзади – more ferarum – можно рассматривать как филогенетически более древнюю форму. Мы вернемся к этому пункту в последующем обсуждении, когда добавим материал, относящийся к его бессознательному условию любви.

Продолжим теперь обсуждение отношений между сновидением и первичной сценой. В соответствии с нашими прежними ожиданиями сон должен был показать ребенку, радующемуся исполнению своих желаний на Рождество, картину сексуального удовлетворения отцом, какую он увидал в той первичной сцене, в качестве прототипа собственного удовлетворения, которое он желал получить от отца. Но вместо этой картины появляется материал истории, незадолго до этого рассказанный дедушкой: дерево, волки, отсутствие хвоста в форме сверхкомпенсации посредством пушистых хвостов у мнимых волков. Здесь нам недостает взаимосвязи, ассоциативного мостика, ведущего от содержания первичной истории к истории о волке. Эта связь опять-таки создается позой, и только ею одной. В рассказе дедушки бесхвостый волк предлагает другим на него взобраться. Благодаря этой детали пробудилось воспоминание о картине первичной сцены, этим путем материал первичной сцены мог замениться материалом истории о волке, при этом одновременно двое родителей желательным образом заменены несколькими волками. Следующее превращение содержание сновидения претерпело тогда, когда материал истории о волке был приноровлен к содержанию сказки о семерых козлятах, заимствовав у нее число семь[194].

Превращение материала: первичная сцена – история о волке – сказка о семерых козлятах – является отражением развития мыслей во время образования сновидения: стремление к сексуальному удовлетворению отцом – понимание связанного с ним условия кастрации – страх перед отцом. Я думаю, что страшный сон четырехлетнего ребенка только теперь прояснен без остатка[195].

На патогенном воздействии первичной сцены и на изменении, которое вызывает ее воскрешение в его сексуальном развитии, после всего, о чем до сих пор уже говорилось, я могу остановиться вкратце. Мы проследим лишь то воздействие, которому дает выражение сновидение. Позднее мы должны будем пояснить, что от первичной сцены исходило не одно-единственное сексуальное течение, а имелся целый ряд таковых, произошло прямо-таки расщепление либидо. Далее мы будем иметь в виду, что активация этой сцены (я намеренно избегаю слова «воспоминание») имеет такой же эффект, как если бы это было недавнее переживание. Сцена оказывает свое действие по прошествии времени и между тем – в интервале между полутора и четырьмя годами – нисколько не утратила своей свежести. Возможно, в дальнейшем мы найдем еще одно основание, чтобы считать, что определенные воздействия она оказывала уже с момента ее восприятия, то есть начиная с 1 ½ года.

Когда пациент погрузился в ситуацию первичной сцены, он обнаружил следующее самонаблюдение: раньше он полагал, что увиденное событие представляет собой акт насилия, но этому не соответствовало выражение удовольствия, которое он видел на лице матери; он вынужден был признать, что речь идет об удовлетворении[196]. Существенно новым, что дало ему наблюдение над половым актом родителей, было убеждение в реальности кастрации, возможность которой уже раньше занимала его мысли. (Вид двух мочащихся девочек, угроза няни, истолкование гувернанткой сахарных палочек, воспоминание о том, как отец разрубил на куски змею.) Ибо теперь он увидел собственными глазами рану, о которой говорила няня, и понял, что ее наличие было условием полового акта с отцом. Он уже не мог ее спутать с попой, как при наблюдении за маленькими девочками[197].

Исходом сновидения явился страх, от которого он успокоился не раньше, чем рядом с ним оказалась его няня. Стало быть, от отца он сбежал к ней. Страх представлял собой отказ от желания сексуального удовлетворения отцом, стремление к которому ему внушило сновидение. Его выражение: быть съеденным отцом – явилось, как мы узнаем, лишь регрессивным превращением желания, чтобы отец совершил с ним коитус, то есть желания получить удовлетворение, как мать. Его последняя сексуальная цель, пассивная установка к отцу, подверглась вытеснению, ее место занял страх перед отцом в форме фобии волка.

Какова же движущая сила этого вытеснения? Судя по всему, ею могло быть только нарциссическое генитальное либидо, из опасения за его мужской член воспротивившееся удовлетворению, необходимым условием которого представлялся отказ от этого члена. Из оказавшегося под угрозой нарциссизма он черпал мужественность, с помощью которой он оборонялся от пассивной установки к отцу.

Теперь мы обратим внимание на то, что в этом пункте изложения должны изменить нашу терминологию. Во время сновидения он достиг новой фазы в развитии своей сексуальной организации. До сих пор сексуальные противоположности были представлены у него как активное и пассивное. После совращения его сексуальная цель была пассивной, ему хотелось, чтобы дотрагивались до его гениталий; затем в результате регрессии на более раннюю ступень анально-садистской организации она превратилась в мазохистскую – в желание подвергнуться порке, быть наказанным. Ему было безразлично, с чьей помощью – мужчины или женщины – он должен был достичь этой цели. Не считаясь с половыми различиями, он переметнулся от няни к отцу, требовал от няни, чтобы она прикоснулась к члену, хотел спровоцировать отца на наказание. При этом гениталии во внимание не принимались; в фантазии, что его бьют по пенису, выразилась взаимосвязь, скрытая пока по причине регрессии. Активирование первичной сцены в сновидении вернуло его теперь к генитальной организации. Он открыл вагину и биологическое значение мужского и женского. Он понял теперь, что активное равнозначно мужскому, а пассивное – женскому. Его пассивная сексуальная цель должна была бы теперь превратиться в женскую, получить выражение: отец должен совершить с ним коитус, вместо: отец должен ударить его по гениталиям или по попе. Эта женская цель подверглась теперь