При свете зарниц (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

Бибинур тщательно подбирала слова:

– У каждого, как говорится, своя жизнь, ты вот живёшь и я так же живу, не жалуюсь… Только вот у Галикая жизнь не налажена. Последыш его хоть и на стороне живёт, но понимает, умный ребёнок, каково отцу, правильно подсказывает!

– Налажена же у него жизнь! – нарочито возразила Зухрабану, ибо она-то уж лучше, чем кто-либо, знала, какой самум[25] временами разыгрывался в доме Галикая!

– Если говорить прямо – ему дома нет покоя. Для молодых он лишний, Зухрабану. Вот как сложилось. У них своя жизнь, а он как бы сбоку, мешает даже, считают они.

Галикай, погладив живот, сыто отрыгнул и, не дожидаясь, что ещё скажет Бибинур, сам заговорил:

– Ты вот что рассуди, Зухрабану… То и дело слышу от сына: отделюсь, отделюсь! А ведь всего три года назад дом обновили, на месте старого из шикарной сосны поставили! Что ему в этом доме не нравится? А-а? Я не нравлюсь, вот в чём секрет! Меня одного, что ли, в этом доме бросить хотят? Не-ет, дудки! Никуда не уйдут, отделяться не станут, а вот меня в город хотят отправить, избавиться… Нечего зря говорить, у меня и этот сын не так уж плохой, да и невестка ничего… Но вот опять рассуди… Однажды из бани в белых подштанниках я пришёл, забыл брюки надеть… Невестка нос морщит, дескать, «фу»… А я что, инвалид, урод какой?… Я не в своём доме, может?

Зухрабану, легонько похлопывая по коленям, сказала:

– Какой же от меня в этом деле нужен совет? У меня голова слабая, даже что услышу – и то не держится, – и посмотрела она на Бибинур.

Бибинур начала было:

– Вот я и говорю…

Но Галикай перебил её:

– Подожди, Бибинур. Я сам попытаюсь… Ты одна, Зухрабану, и все мы тут знаем, что такое одиночество. Может, вместе нам – тебе и мне – начать жизнь? Вот мой сказ!

Зухрабану затрясло, хочет что-то сказать она, но губы беззвучно трясутся, хочет жестом что-то показать – пальцы не слушаются… Бибинур пришла на помощь – заговорила:

– Галикай тебе известен, человек он неплохой. С водкой знается умеренно, не как другие. Мужчина видный, вон какой… Характер покладистый… Работящий он. Всё сам!

– На смех людям меня хотите выставить? – брови Зухрабану вскинулись наверх, глаза её были колючи.

– Разве такой уж я дурной человек? – сказал Галикай очень серьёзно. – Почему на смех-то? Никудышный я какой? Сам посмешище?

– Я так не говорила…

– И не говори так, Зухрабану, – опять вступила в разговор Бибинур. – Никогда не занималась сватовством я, и сюда мы не в кошки-мышки пришли играть. Тут судьба человека на весах. И твоя тоже. Как дальше жить – вот о чём думать надо. А Галикай здоровый, крепкий, будете друг другу опорой, поддержкой. Старость вместе будете коротать.

– Отчего же сама ты за него не идёшь?

– Он не звал меня… Потом у меня, знаешь ведь, дети…

«Ну, хитры же эти женщины! – восхитился Галикай. – Не звал, дескать, и сразу этим обезоружила пытавшуюся уколоть Зухрабану». И незаметно подмигнул Бибинур: «Молодец!»

Зухрабану отвернулась, прошла к окну, какое-то время стояла там и, не оборачиваясь, глухим, подрагивающим голосом вдруг сказала:

– Сейчас суп сварю, есть у меня квохтающая курица, всё в наседки норовит, нестись не хочет… её зарежу.

– Зарежем её, Зухрабану! – обрадованно воскликнул Галикай, тут же засучив рукава.

– Мне, пожалуй, уже можно уйти, – поднялась из-за стола Бибинур. – Спасибо тебе, Зухрабану. Не отвергла моего совета – за это тысячу раз спасибо.

И поклонилась.

Зухрабану от растерянности ничего не успела ответить, но Галикай шумно подхватил:

– Ладно, ладно, Бибинур! Только не опоздай к супу. Других гостей у нас нет. Так, Зухрабану?

– Так, так, Галикай-абый.

И это дважды повторенное «так» для всех прозвучало согласием. Дело сладилось!

В тот вечер Бибинур не зажигала света. И к Зухрабану не пошла она в гости: пусть будут они там вдвоём… А улицы Аксыргака стали ещё более оживлёнными: из разных мест собравшиеся в деревню «жигули» и «москвичи» замелькали, поднимая пыль, кто-то на паре коней проехал, люди весело перекликались, где-то играли на гармошке, хотя всего была ещё только среда! Люди, получившие отправленные на днях горестные телеграммы, обрадовались им и, почти одновременно снявшись с мест на Сахалине, в Губахе, Татарском проливе, где-нибудь на Крайнем Севере и в Прибалтике, уж и приехать успели. Тесные улицы Аксыргака словно расширились! И спешат, спешат другие… Пусть приезжают!

Ей же не захотелось показываться на люди…

Овсяное печенье оказалось удивительно вкусным. Всю жизнь имевшая дело с овсом, сеявшая и обмолачивавшая овёс, Бибинур впервые попробовала печенье из него. Вспомнился вкус забытой по нынешнему времени овсяной затирухи, будто бы пахнуло дымком вечернего костра, повеяло запахом лошадиной кормушки, конского пота… А всего-то – овсяное печенье попробовала!

Да, она не пошла на суп к Зухрабану с Галикаем, не нужно этого… Но вот улеглась на сакэ и с облегчением на душе поняла, что сняла с себя тяжкий долг, что отношения с сестрой теперь наладились. И Галикай тоже, будто только того и ждал, очень быстро согласился… Это неудивительно, так как жизнь берёт своё, она уже диктует. Бибинур же поразило то, как радостно, в общем-то легко, дала согласие Зухрабану. Значит, жила она такой надеждой! С молодых лет – по сей день…

«В жизни у меня больших дел теперь не осталось, – успокоенно сказала себе Бибинур, – можно будет прощаться с ней…» Что осталось ещё? Дети? Но они сами оборвали её связь с будущим, отняли надежду… Её жизнь им не нужна.

Так думала Бибинур не впервые, второй раз уж собиралась она прощаться с жизнью. Если припомнить, лет пять-шесть назад она точно с такими же мыслями лежала без света в тёмном доме, глядя в потолок… Думала тогда: всё, всё кончено, хватит! А вышло, что рано загадала. Начались в её жизни совсем непредвиденные, даже и в мыслях, казалось бы, невозможные – чтобы их представить – изменения. Если и на этот раз так получится?!

Предполагаешь одно, а жизнь, с другой стороны, властно делает своё.

8

Всякий человек встречает старость по-своему. По-разному переносит.

Бибинур, которую, казалось, старость долго обходила стороной, однажды вдруг почувствовала в себе большие перемены. Глаза её, правда, и сейчас видят хорошо, даже в сумерках может она вдеть нитку в тонкую иглу, и номера проезжающих по улице машин хорошо различает, и в кино не жмётся поближе к первым рядам. Уши тоже начеку: