История частной жизни. Том 5: От I Мировой войны до конца XX века - Филипп Арьес

которое должен совершить каждый студент и каждый преподаватель, желающий добиться дополнительного подтверждения своего статуса, о кино, сериалах, детективах made in USA, — экономическое влияние дублируется культурным. На уровне повседневности можно говорить об американизации Франции.

Однако в плане личной жизни, в особенности жизни тайной, которая является предметом нашего исследования, ответ не столь очевиден. Пространственно-временные отношения, накопленный опыт, представления — оценить все это поможет лишь межкультурный подход. Соединенные Штаты, население которых в основном составляют потомки переселенцев из Европы, создали American way of life, американский стиль, который, несмотря на различия, а может быть, благодаря им, имеет специфический и в то же время унифицирующий характер. Словно обратной подачей, Америка возвращает нам сложную культурную систему, нормы и коды которой интерпретируются европейцами в зависимости от своего собственного происхождения. Это возвратно-поступательное движение оставляет видимые следы на частной жизни французов, но для большинства наших соотечественников важен скорее американский миф, подпитывающий воображение, нежели американская действительность.

Как писал Клод Леви-Стросс в «Структурной антропологии», «цель мифа — дать логическую модель для разрешения некоего противоречия»{114}. Американский миф, усвоенный французами, или, вернее, американская действительность, ставшая упрощенным мифом, результат одновременно месседжей американских СМИ и ожиданий французской публики, — является ли его целью преодоление противоречий (даже противостояния) между двумя системами (или комплексами систем), расхождения между которыми тем более «существенны», что они скрыты?

Доминирующая страна всегда навязывает свои культурные коды — или некоторые из них. Если во вчерашней Европе повсюду появлялись имитации Версаля, то сегодня — многочисленные уменьшенные копии Всемирного торгового центра. Раньше французский язык был средством международного общения в Европе; теперь же английский — прежде всего его американский вариант — язык международного общения во всем мире. Вчера в Европе царствовала французская кухня; сегодня весь мир ест гамбургеры и пьет кока-колу. Что же будет дальше? Или, точнее, в чем суть?

Дворец Сан-Суси не уничтожил немецкую архитектуру, а французские повара, кормившие Фридриха II, — квашеную капусту со свининой. Французские художники, приглашенные Петром I, устраивавшие бесчисленные «версальские праздники», которые очаровывали русскую аристократию, не помешали появлению к началу 1860-х годов Товарищества передвижников — специфически русских художников.

Мы уже вспоминали мысль Хайдеггера о том, что «корень прошлого кроется в будущем». Действительно, понимание прожитой истории заключается в том, как люди рассматриваемой эпохи представляли себе свое будущее. Однако корень прошлого — и в прошлом изучаемого периода. Историю коллективной памяти еще предстоит написать. Пока же напомним, что каждый индивид является продуктом трех историй — истории страны, семьи и своей собственной, и поэтому американец и француз не братья-близнецы.

Комплекс Афин?

Всем, кто теряет силу — будь то один человек или группа, — свойственно разрабатывать стратегии компенсации (как правило, только на словах), беспомощная аргументация которых основана на роскоши прошлого и отрицании того, что в настоящий момент что-то не так. За неимением возможности оспорить техническое и материальное превосходство американцев, отказываясь признавать свою неспособность создать общественную модель, которую можно было бы распространить на весь мир, француз довольствуется тем, что критикует искусство жить по-американски. Макс Лернер отмечает, что европейцы страдают «комплексом Афин» — отождествляют себя с древними греками, а американцев — с римлянами; этот комплекс основан на утверждении, что «побежденный превосходит победителя, который подпитывается от ума побежденного». Американцы берут количеством, однако мы обладаем качеством; у них мощь, у нас изящество; они богаты, а мы культурны; у них есть будущее, но нет прошлого. Вот темы, без конца муссируемые яростными националистами.

Необходимость межкультурного подхода

Чтобы избежать упрощения, необходим межкультурный подход. Изучающего вопрос историка или социолога поражает разрыв между этими двумя «культурами» в этнологическом смысле слова, так объясненном Клодом Леви-Строссом: «Любая культура может рассматриваться как комплекс символических систем, в первом ряду которых находятся язык, матримониальные правила, экономические отношения, искусство, наука, религия. Все эти системы нацелены на выражение того или иного аспекта материальной и социальной действительности, а также отношений между этими двумя типами реальности»[198].

Имеет ли американское культурное доминирование непризнаваемую силу принуждения, приписываемую Пьером Бурдьё символической власти, «невидимой власти, которая может осуществляться лишь совместно теми, кто не хочет знать, что они от нее зависят или осуществляют ее <…>; это власть подчиненная, измененная, а значит, непризнанная, преображенная и узаконенная форма других форм власти»?[199] Мы так не думаем. Конечно, сын служащего метро переименовывается в Эдди Митчела, а Жан-Филипп Смет — в Джонни Холидея. Все европейские дети играли в ковбоев, а Джеймс Дин был универсальным героем, символом «бунта без причины» — право быть символом дала и его образцовая смерть (он получал по семь тысяч любовных писем в день и погиб в возрасте двадцати четырех лет). Американские культурные месседжи, задуманные, сделанные и распространяемые отличными профессионалами, знающими, что их продукция может экспортироваться только в том случае, если связи со страной производства не слишком прочные, встречают тем более благосклонный прием, что их размытое содержание (победа добра над злом, патриотизм, отдых воина, одиночество положительного героя перед лицом гнусной «среды») вписывалось в европейский культурный код.

Американский пример или путь к современности?

Теряют ли французы свою идентичность, перенимая американскую модель частной жизни? С чем связаны ощутимые потрясения в приватной сфере жизни наших соотечественников — с общим для всех промышленно развитых, так называемых передовых, стран движением по пути к современности или с примером США? Здесь нас подстерегает ловушка ложных обвинений и коротких, а следовательно, обнадеживающих причинно-следственных связей. Во Франции наблюдается все больше разводов — что это? Французы подражают американцам? Или же этот феномен, свойственный всем западным обществам, объясняется значимыми структурными изменениями, с которыми эти общества смирились? Может ли страна, одержимая духом состязательности, что является условием поддержания статуса сверхдержавы, продолжать промышленный рывок, начатый в XIX веке, не вставая на «американский путь» и сохраняя свои культурные традиции? Для нас очевиден положительный ответ, и пример Японии подтверждает наше мнение. Японские автомобили, на которых ездят американцы, созданы инженерами и рабочими, которые, уходя по окончании рабочего дня из конструкторских бюро и заводских цехов, возвращаются к своей частной жизни, не имеющей ничего общего с американскими кодами приватности{115} Завоевание рынка требует знания ожиданий потенциальных клиентов, воспитанных в системах иных культур. Однако это тщательное изучение, в котором блистают японцы, не означает имитацию. Так появляются общества — возможно, шизоидные? — история которых проживается в двух темпах: в темпе дополнительной, накопительной истории, «научно-технического прогресса», и более медленном, даже однообразном темпе частной жизни, которая несмотря на инновации, проникающие в нее извне (телевидение), обступающие ее со всех сторон («шум и